— Сочувствия вы от меня не дождетесь, дружище. Я сама каждый божий день бьюсь головой в эти самые стены. Это просто проклятие всей моей несчастной жизни. В чем ваша проблема?
— Мне нужны данные о психиатре, который когда-то с вами работал. У него были разногласия с предыдущим работодателем по поводу выписывания чрезмерного количества лекарств.
— Я уже знаю, о ком вы говорите. Если вам нужны грязные сплетни насчет доктора Белла, я вам их пересказать не смогу. Знаете ли, несмотря на всю шумиху вокруг Шипмена, никуда не делись всевозможные правила по поводу распространения дисциплинарных записей. Это может быть сделано, но не быстро и не через меня. Вам надо обратиться в…
— …в Государственную службу здравоохранения. Я понимаю.
— Они не станут вам ничего сообщать по телефону, как и я не стану. Полагаю, у вас в стране существуют законы о диффамации и клевете?
— Да, конечно.
— Тогда вы поймете, почему я не могу сообщить вам никаких негативных сведений об этом замечательном, замечательном человеке, об этом вдохновенном психиатре, об этом светоче, который сияет нам всем.
У Кардинала возникло четкое ощущение, что она была бы не против сообщить такие сведения. У него был заранее приготовлен ответ.
— Мы собираемся затребовать все записи о нем, какие существуют в этом мире, — проговорил он. — Но, как вы и сказали, это дело долгое. А между тем у нас здесь умирают люди, и вы могли бы помочь нам сэкономить много времени и энергии, в буквальном смысле спасти жизни.
— Да перестаньте, мистер Бекер. У нас тут не хватает рук, сегодня был просто безумный день, а у меня ведь скоро еще одна смена.
— Выражусь предельно просто. У нас создалась следующая ситуация: уровень суицидов подозрительно повысился. И всех этих больных лечил один и тот же психиатр.
— Вам поступают жалобы от пациентов? От их родственников?
— Один из таких родственников хотел избить нашего доктора: я бы счел это жалобой. А одна бывшая пациентка заявляет, что он побуждал ее написать предсмертную записку.
Через спутник до Кардинала донеслось фырканье и его легкое эхо.
— Итак, позвольте мне сформулировать это так: если бы нам удалось получить из вашей службы здравоохранения данные по этому врачу, есть ли вероятность, что они покажут сходную картину? Заметьте, я не называл фамилии никакого врача.
— Замечено и оценено, мистер Бекер. Если здравоохранение когда-нибудь оторвет от стула свою несчастную коллективную задницу и проведет детальное расследование, то оно действительно выявит сходные случаи, которые имели место здесь, у нас.
— Кто-нибудь подозревал преступный умысел?
— Что-то большее, чем просто пренебрежение врачебными обязанностями? Официально — не подозревали. Но, знаете ли, на мой взгляд, когда кто-то прыгает с крыши здания…
— Кто-нибудь прыгал?
— Я не какой-нибудь там несчастный эксперт-криминалист, но я всегда считала, что тот случай — какой-то подозрительный. Имейте в виду, это всего лишь мое мнение. Там действительно была и записка, и все такое, но вы говорили, что он просил писать записки, этот ваш доктор.
— Да. По меньшей мере в двух случаях.
— Мне это не кажется хорошим методом лечения. А вам?
— Мне кажется, это заслуживает дальнейшего расследования.
— Откровенно говоря, мистер Бекер, вы как-то не похожи на медбрата. Собственно, кто вы?
— Я муж. — Слово «вдовец» он произнести не мог. Более того, оно пришло ему в голову уже после того, как он сказал «муж». — Однажды моя жена пошла фотографировать. И в итоге спрыгнула с крыши и разбилась насмерть. Оставила записку.
Возникла кратчайшая пауза.
— Мне печально это слышать, мистер Бекер. У меня нет времени на долгие разговоры. На ваш простой вопрос я могу дать вам простой ответ. Выявило бы расследование определенные сходства между историями болезни наших пациентов и пациентов психиатрической больницы Алгонкин-Бей? Ответ на ваш чисто гипотетический вопрос — абсолютно не гипотетическое «да».
Когда он вернулся в управление, Мэри Флауэр вручила ему пухлый двухслойный конверт, пришедший на его имя.
— Похоже, Джон, для тебя в этом году раньше времени наступило Рождество, — заметила она и тут же покраснела. — Прости. Сморозила глупость, — пробормотала она и отвернулась.
Обратного адреса на конверте не было. Кардинал отнес его на свое рабочее место, открыл, наклонил, и содержимое выскользнуло на стол. Шесть сияющих DVD-дисков.
44
Диски были в простых белых футлярах с прозрачными пластиковыми оконцами; никаких наклеек, кроме белой полоски на задней стороне, где синей ручкой выведен номер. Цифра 7 была написана по-европейски, наклонный стебель семерки пересекала горизонтальная черточка. Кардинал затолкал диски обратно в конверт, прошел в комнату для заседаний и закрыл за собой дверь.
Здесь имелась тележка с большим телевизором, под которым стоял комбинированный проигрыватель для видеокассет и дисков. На нем просматривали допросы подозреваемых, мероприятия, проведенные на месте преступления, и тому подобное. Кардинал вытащил из конверта один диск и вставил его в устройство.
На экране — кабинет доктора Белла: книги, ковры, дубовая мебель, уютные кресла, так и призывающие сесть, расслабиться, открыть то, что терзает сердце. Все здесь такое мягкое и приветливое. Посреди кушетки сидит молодой человек с редеющими песочными волосами, одна лодыжка лежит на колене, одна рука стискивает это колено. На первый взгляд кажется, что его поза выражает комфорт и непринужденность, но подергивание ступни выдает некоторую нервозность, а резкие движения головой показывают, что посетителю неуютно в этом кабинете, в мире, а возможно — и в своем собственном теле: Перри Дорн, убивший себя в прачечной-автомате. Кардинал узнал его по фотографиям из теленовостей. Сбоку сидит доктор Белл, на колене у него раскрытая записная книжка, прижатая рукой.
Юноша извергает свою мучительную тоску: рассказывает, как он обожал математику, как отказался от предложения учиться в университете Мак-Гилл, чтобы остаться рядом с женщиной, по которой сходил с ума, и как она его бросила. Крик отчаяния чувствуется в каждой хрипловатой ноте его голоса, в обреченной сгорбленности плеч. Едкая кислота ненависти к себе так и брызжет из всех его слов, даже из тех, которые он произносит с принужденной бодростью. Но добрый доктор не предлагает положить его в больницу. Напротив, он выспрашивает подробности насчет того, как Маргарет, возлюбленная молодого человека, так сокрушила его.
А потом они обсуждают его неуверенность в том, что Маргарет вообще обратит внимание на его самоубийство: она так занята своим новым поклонником.
— Видите ли, я просто задумался о прачечной-автомате, — говорит доктор Белл. — Когда вы начали встречаться с Маргарет, прачечная стала для вас каким-то символом. Вы сами сказали, что словно бы начали все с чистого листа. Помню, я еще подумал, какое это мудрое замечание. Никто из вас не нес в себе бактерий (уверен, что вы употребили именно это слово) прошлых романов. Вот я и подумал, что…
— Прачечная, — говорит Перри и швыряет салфетку на журнальный столик. — Да, уж на прачечную-то ей придется обратить внимание.
Кардинал заменил диск другим. Леонард Кесвик, сотрудник социальной службы, покончивший с собой после того, как в его компьютере была обнаружена детская порнография. Кесвик работал старшим администратором службы социальной помощи, и Кардинал время от времени встречался с ним на разного рода общественных собраниях, а кроме того, часто видел его в вечерних новостях.
Он нажал на ускоренное воспроизведение и пропустил вводную часть.
— Знаете, что сделала моя жена, когда ей стало известно? — спрашивает Кесвик. — Она в меня плюнула. В буквальном смысле плюнула. Мне в лицо. Моя собственная