- Сеньор Баррера, - прервал я его, - я никогда не предполагал, что на Вичаде существуют такие крупные предприятия, как ваше.
- Не мое оно, не мое! Я скромный служащий, которому платят две тысячи фунтов в год, не считая представительских расходов.
Он нагло впился в меня льстивыми глазами, затем вытер лицо шелковым платком, погладил узел галстука и распрощался, несколько раз попросив передать отсутствующим мужчинам привет и его возмущение налетом грабителей; Он рассчитывал, по его словам, скоро приехать опять, чтобы извиниться лично.
Грисельда проводила его до речки и задержалась там дольше, чем требует простое прощанье.
- Откуда появился этот тип? - напустился я на Алисию, когда мы остались одни.
- Он приехал на лошади тем берегом, и Грисельда перевезла его в лодке.
- Ты была раньше знакома с ним?
- Нет.
- Он нравится тебе?
- Нет.
- Ты принимаешь от него эти духи?
- Нет.
- Отлично! Отлично!
И, выхватив флакон из кармана ее передника, я с яростью бросил его о камни прямо к ногам возвращавшейся Грисельды.
- Вы с ума сошли! Вы с ума сошли!
Алисия, обиженная и недоумевающая, открыла машину и принялась шить. Временами слышались только жужжанье колеса и болтовня попугая на жердочке.
Грисельда, понимая, что не следует оставлять нас одних, сказала, лукаво улыбаясь:
- Этот Баррера, если ему что взбредет в голову, обязательно добьется своего. Теперь ему загорелось раздобыть изумруды, и он глаз не сводит с моих серег. Он готов вырвать их у меня из ушей!
- Как бы он не унес их вместе с хозяйкой, - добавил я, громко рассмеявшись. И я ушел в корраль, не слушая взволнованно кричавшую мне вслед Грисельду:
- Очень хорошо, что уходите. Все равно вы не правы. Забравшись на изгородь, я дал волю своей злобе. Солнце палило нестерпимо. Вдруг вдали, над пальмовой рощей, я заметил густую колеблющуюся тучу пыли и вскоре на фоне леса разглядел силуэт всадника, который скакал во весь опор по степи, изгибаясь в седле и размахивая арканом. Пампа гудела от конского топота. Через некоторое время на равнину выехали другие всадники, а затем я разглядел табун, от которого то и дело отбегали молодые кобылицы, игриво брыкаясь и становясь на дыбы. Я уже явственно различал голоса всадников, просивших открыть ворота, и не успел я снять засов, как табун с громким фырканьем и ржаньем устремился в корраль.
Франко, дон Рафаэль и мулат Корреа соскочили с храпящих взмыленных коней, которые остановились у изгороди и принялись тереться об нее головами.
- Что же вы не взяли меня с собой?
- Кто встает с зарей, причащается дважды. Еще успеете научиться бросать аркан.
Пока мужчины запирали ворота загонов, закладывая их толстыми жердями, прибежали Алисия и Грисельда. Они принялись разглядывать через просветы частокола шумный табун, сбившийся у ограды корраля. Алисия, держа в руках шитье, вслух выражала свой восторг лошадьми, их лоснящимися боками, развевающимися по ветру гривами и звонким цокотом копыт. "Это моя! Нет, эта всех красивей! Смотрите, как она встает на дыбы!" Кони дико ржали, порывисто дыша и вздымая пыль. Казалось, самый воздух был насыщен радостью жизни и ощущением грубой силы.
Корреа был счастлив.
- Поймали голубчика! Вон этого черного, гривастого с белыми бабками. И на него нашлась управа; лучше бы ему не родиться. Все мулаты боятся его, как огня, а вот посмотрите, сбросит он сына моей матери?
- Что ты собираешься делать, проклятый? - проворчала старуха. - Это тебе не мать, а лошадь.
Воодушевленный нашим вниманием, мулат заявил, обращаясь к Алисии:
- Эту затею я посвящаю вам. Как позавтракаете, так я и двинусь.
Почувствовав запах пролитых на землю духов, он сказал, раздувая ноздри:
- А... Женщиной пахнет, женщиной пахнет!
Сам мулат отказался от завтрака. Он сунул в рот горсть печеных бананов, оторвал кусок мяса и промочил глотку крепким кофе. Затем под ворчанье Себастьяны он вышел во двор с седлом на плече.
Мы тоже поспешили с завтраком: новизна предстоящего зрелища волновала нас. Алисия мысленно молилась за Антонио.
- Хозяева, - плакала старуха, - не дайте этому зверю убить моего курчавого.
Мы достали сыромятные ремни и короткие путы из крепкого сизалевого каната.
Жеребец увертывался от аркана, прячась среди метавшегося по карралю табуна. Франко приказал открыть ворота соседнего загона и отделить кобыл. Когда конь остался один, он бросился к изгороди, но мулат накинул на него аркан. Жеребец делал отчаянные прыжки, стараясь сбросить с опозоренной шеи петлю. Он задыхался, гневно храпел, всхлипывал, пока в изнеможении не рухнул на землю вверх копытами.
Франко сел на повергнутого коня и, схватив за уши, оттянул его гордую голову назад, а мулат надел путы и подвязал к репице хвоста веревку. Так они усмиряли его и, вместо того чтобы вести под уздцы, тянули за хвост, пока несчастный конь, упиравшийся в землю, не оказался за пределами корраля. Там на него надели шоры, и седло впервые сжало бока непокорного скакуна.
Из корраля тем временем выпустили беспокойный косяк кобылиц, и они с громким ржаньем разбежались по степи; жеребец, обернувшись к равнине, пугливо и злобно дрожал.
Когда с коня снимали путы, всадник крикнул:
- Мама, дай ладанку!
Франко и дон Рафаэль велели оседлать лошадей и для себя, но мулат попросил пока не мешать ему.
- Поезжайте следом, и если конь вздумает упасть на спину, накиньте на него аркан, чтобы он не придавил меня.
Себастьяна завопила. Антонио надел ладанку на шею, перекрестился и быстрым движением сорвал с коня шоры.
Ни дикий мул, в ужасе старающийся сбросить с себя впившегося ему в затылок ягуара, ни яростно ревущий бык, кружащийся по арене с воткнутыми в хребет бандерильями, ни морская корова, почувствовавшая гарпун, не проявили бы той ярости, с какой жеребец ощутил первый удар хлыста. Он рванулся с диким ржанием, сотрясая землю ударами своих копыт; мы с замиранием сердца, следили за Корреа, а Фидель и дон Рафо не отставали от него, размахивая плащами. Конь, с приросшим к седлу всадником, то отчаянно брыкаясь, то поднимаясь на дыбы, описывал большие круги, а потом, подобно кентавру, вихрем унесся в степь, и мы едва могли различить вдалеке белую рубаху мулата.
Всадники вернулись к вечеру. Пальмы приветствовали их, качая кронами.