- Эй, - сказал он, - почему ты остался здесь?
- Потому что я - румберо1 [1 Румберо - проводник.] и собираюсь идти с разведывательной партией.
- Ты скорей похож на беглого. Ты был в "Очаровании"?
- Хотя бы и так. Разве эти участки - не одного хозяина?
- Ты тот самый негодяй, что вырезал на деревьях надписи? Хорошо еще, что тебе это сошло с рук.
Я положил конец опасному разговору и, увидав, что счетовод открыл дверь, вошел в контору. Счетовод даже не взглянул на меня, когда я поклонился ему, но я все же подошел к прилавку.
- Синьор Лоайса, - произнес я робко, - я хочу знать, если можно, сколько записано за моим сыном?
- За твоим сыном? Ты хочешь выкупить его? Тебе сказали, что он продается?
- Мне бы узнать... Его зовут Лусьяно Сильва.
Счетовод раскрыл большую книгу и, взяв карандаш, принялся подсчитывать. Колени дрожали у меня от волнения: наконец-то я узнаю, где Лусьянито!
- Две тысячи двести солей, - объявил Лоайса. - Какую надбавку требуют с тебя к этой сумме?
- Надбавку? Какую надбавку?
- Самую обыкновенную. Мы ведь не торгуем рабочими. Наоборот, предприятие ищет людей.
- Не скажете ли вы мне, где он сейчас?
- Твой мальчишка? Ты забыл, с кем разговариваешь! Об этом спрашивают у десятников. На мою беду в контору вошел негр.
- Сеньор Лоайса, - крикнул он, - не теряйте попусту слов с этим стариком! Это - беглый из "Очарования" и Флориды, лентяй и бездельник. Вместо того чтобы подсекать деревья, он на них вырезал ножом надписи. Подите в сирингали, и вы убедитесь сами. На всех просеках - одно и то же: "Здесь был Клементе Сильва в поисках своего любимого сына Лусьяно". Каков негодяй!
Я, словно уличенный в преступлении, опустил глаза.
- Видно, никогда вы не были отцами! - произнес я.
- Как вам нравится этот развратный старикашка! Ну и бабник же он был, если и сейчас еще хвастается способностями производителя!
И они громко захохотали, глумясь надо мной; но я выпрямился во весь рост и слабой рукой ударил счетовода по лицу. Негр пинком отшвырнул меня к порогу. Поднимаясь с пола, я заплакал, но это были слезы удовлетворенной гордости!
Из соседней комнаты послышался сердитый, заспанный голос. Оттуда вышел, застегивая пижаму, толстый, одутловатый человек, грудастый, как женщина, и желтый, как сама зависть. Не дав ему открыть рта, счетовод подбежал к нему и доложил о случившемся:
- Я страшно огорчен, сеньор Арана. Извините ради бога! Но этот человек пришел узнать, сколько он должен компании; не успел я ему прочесть сальдо, как он набросился на меня и хотел порвать книгу, обозвал вас разбойником, а меня пригрозил зарезать.
Негр подтвердил его слова кивком головы; я остолбенел от негодования. Арана продолжал молчать. Бросив укоризненный взгляд, повергший в оцепенение обоих лгунов, он спросил, положив мне руки на плечи:
- Сколько лет Лусьяно Сильве, вашему сыну?
- Пятнадцатый год.
- Вы согласны выкупить у меня оба счета? Сколько вы должны компании? Сколько вы заработали за свой труд?
- Я не знаю, сеньор.
- Дадите за оба счета пять тысяч солей?
- Дам, дам, только у меня с собой нет денег. Если бы вы купили мой домик в Пасто... Ларраньяга и Вега - мои земляки. Можете справиться у них обо мне, мы вместе учились.
- Не советую вам даже кланяться им. Они недолюбливают бедных друзей... Скажите, - прибавил он, - вы не можете расплатиться каучуком?
- Нет, сеньор.
- А не можете ли вы раздобыть его на Какета? Я дам вам людей - вы совершите нападение на бараки.
Скрывая свое отвращение к этим хищническим махинациям, я прибег уже не к хитрости, а к обману. Я притворился, что обдумываю предложение Араны. Соблазнитель же продолжал осаду:
- Я обращаюсь к вашему содействию, ибо вижу, что вы человек честный и умеете держать язык за зубами. Ваше лицо - ваш лучший адвокат. Иначе я поступил бы с вами, как с беглым, отказался бы продать вам сына и сгноил бы вас обоих в сирингалях. Помните, что вам заплатить нечем и что я сам даю вам средство стать свободными.
- Вы правы, сеньор. Но признательность обязывает меня к добросовестности. Я не хотел бы давать обещания, пока не уверен, сумею ли я их выполнить. Я предпочел бы сначала побывать на Какета в качестве румберо и не дам ответа, пока не разведаю местность и не проложу там просеку для нападения.
- Придумано неплохо. Пусть так и будет. Это - ваша забота, а я позабочусь о вашем сыне. Спросите себе винчестер, провиант, компас и возьмите индейца-носильщика.
- Спасибо, сеньор, но тогда мой счет увеличится.
- Я заплачу,- это мой карнавальный подарок.
Надсмотрщики при виде пропуска, полученного мною от хозяина, чуть не лопнули от злости. Я мог проходить всюду, где вздумается, и они обязаны были предоставлять мне все необходимое. Мои полномочия давали мне право набрать до тридцати человек из любой партии и на любой срок. Вместо того чтобы направиться на Какета, я решил свернуть к бассейну Путумайо. Смотритель дорог на канале Эре, по прозвищу Пантера, задержал меня и послал мой пропуск на проверку. Арана подтвердил мои полномочия, но с ограничениями: мне ни в коем случае, не разрешалось брать с собой Лусьяно Сильву.
Этот приказ разрушил все мои планы; ведь я искал сына, чтобы увести его с собой. Не раз, прислушиваясь к треску падавших под топорами пеонов каучуконосных деревьев, я думал, что мой мальчик находится в этой партии и подвергается опасности погибнуть под рухнувшим стволом. В ту пору добывали черный каучук и сирингу, которую бразильцы называют пьяным соком; чтобы добыть сирингу, на коре дерева делают насечки, млечный сок собирают в кисеты и сгущают на дыму; для добычи черного каучука надо срубить дерево, сделать насечки по всей его длине, собрать сок и слить его в продувные ямы, где он медленно сгущается. Вот почему ворам было так просто припрятывать каучук.
Как-то раз я застал одного пеона, который заваливал свой тайник землей и листьями. По сирингалям ходили ложные слухи, будто я послан хозяевами отбирать каучук. Эта молва сослужила мне плохую службу: я нажил себе немало врагов. Пеон, застигнутый на месте преступления, схватился за мачете, но я протянул ему мой винчестер:
- Я докажу тебе, что я не шпион. Я не выдам тебя. Но если мое молчание пойдет тебе на пользу, скажи мне, где Лусьяно Сильва?