Пока Грисельда рассказывала это, я обломал свои ногти о стол; мне казалось, что пальцы мои - кинжалы. Именно тогда я заметил, что правая рука у меня потеряла чувствительность. Восемь порезов! Восемь порезов! Пылающим взором я искал негодяя Барреру в комнате, чтобы расправиться с ним, чтобы искусать его, чтобы загрызть его...
Грисельда умоляла меня:
- Успокойся, успокойся! Едем за ней на Ягуанари!
Она - честная женщина! Я могу поклясться, что ее не продали; теперь она уже не годится для работы: она беременна!
При этих словах я потерял представление о том, что делаю. Как далекое эхо, достигал моих ушей голос мадонны:
- Едем, едем! Фидель и Рыжий встретились мне сегодня утром, они на барже! Мы помирились!
Судя по всему, я тревожно застонал; в дверях появились Рамиро и мадонна.
- Что случилось? Что случилось?
Грисельда, видя, что я не двигаюсь с места, твердила:
- Едем, едем! Гребцы говорят, что нас может застать Кайенец!
Сораида, грубо покрикивая на свою рабыню, принялась хлопотливо собирать вещи. Рамиро растерянно подошел ко мне и пощупал пульс. Женщины возились, связывая узлы, и вскоре мадонна спросила меня, выглядывая из-под широких полей шляпы:
- Ты возьмешь что-нибудь с собой?
С трудом указывая на развернутую на столе книгу, где я записал эту бессвязную, дикую повесть, - книгу, над листками которой дрожала моя рука, - я едва сумел пробормотать:
- Это! Это!
И Грисельда унесла книгу.
- Скажи, ты подвел счета, о которых я тебя просила? Не упустил ничего? Я покажу их сеньору консулу! Ты видишь - Баррера остался мне должен. Он обманул меня, подсунул поддельные драгоценности. Отдай мне на сохранение деньги, если они у тебя остались! Подпиши мне вексель! Что тебе сказала эта женщина? Едем, мне страшно!
Рамиро крикнул, указывая на дверь:
- Кабан проснулся, он на террасе!
Я не в состоянии описать то, что испытал в эти мгновения: то мне казалось, что я уже умер, то, что я еще жив. Теперь для меня ясно, что только в области сердца и в левом боку теплилась жизнь, остальное же тело не принадлежало мне; ноги, руки, пальцы - все онемело, все было посторонним, странным, ненужным; все это одновременно отсутствовало и присутствовало, причиняя мне невыразимое неудобство, какое может чувствовать разве только дерево, на живом стволе которого еще держится сухая ветвь. Но мозг четко выполнял свои функции. Я думал. Что это - галлюцинация? Нет! Симптомы нового каталептического сна? Тоже нет. Я говорил, говорил, я слышал свой голос, и меня слышали; но мне казалось, что меня закопали в землю и по моей ноге, опухшей и бесформенной, поднимается, как по корням пальмы, горячий, мгновенно застывающий сок. Я хотел двинуться, но земля не выпускала меня. Я испустил крик ужаса. Я покачнулся. Я упал.
Рамиро, наклонившись надо мной, воскликнул:
- Дай, я пущу тебе кровь!
- Удар! Удар! - повторял я в отчаянии.
- Нет! Первый приступ бери-бери!
Я проплакал все утро в обществе Рамиро, который молча сидел рядом со мной в гамаке. Свежее дыхание зари восстанавливало мои силы, и жар покинул меня, выйдя через ранку, проделанную в руке ланцетом. Я попробовал пойти, но парализованная нога волочилась за мной, нарушая равновесие тела; будучи в действительности тяжелой, мне она казалась легче пера.
Теперь я понимал, почему некоторые гомеро при первых симптомах бери-бери, обезумев, вырываются из рук товарищей, отрубают топором нечувствительную ступню и бегут, истекая кровью, в барак, где и умирают от гангрены.
- Я никому не позволю уехать отсюда, - повторял Кабан в соседнем бараке, споря с мадонной.- Я пьян, но я во всем отдаю себе отчет. Я вам еще покажу!
- Слышишь? Рискованно думать о побеге, - сказал мне Рамиро. - Я по крайней мере не решусь на него.
- Как, ты думаешь остаться здесь, где твоя робость кует тебе цепи?
- Робость и рассудительность - как раз то, чего тебе не хватает. Можешь прибавить еще другие причины: неудачи, разочарования.
- Но разве тебя не воодушевляет мысль о свободе?
- Этой мысли недостаточно, чтобы сделать меня счастливым. Вернуться в город пришибленным судьбою, нищим, больным? Тот, кто покинул родные пенаты в поисках богатства, не должен возвращаться к ним и просить милостыню. Здесь по крайней мере никто не знает о моих злоключениях, и нищета принимает вид добровольного отречения. Уходи один. Жизнь замесила нас из разного теста. Нам не по дороге. Если ты когда-нибудь увидишь моих родителей, не говори им, где я. Пусть забвение падет на того, кто сам их никогда не забудет!
Я заплакал, услышав эти слова; Рамиро прощался с своей мечтой и молодостью. И все ради любви к той Марине, чье нежное имя судьба написала между двух слов:
"Всегда и никогда!"
- О чем они спорят? - спросил я Рамиро, когда он вернулся на следующее утро.
- Из-за каучука на складе. Кабан утверждает, что недостает полутораста арроб 1. [1 Арроба - равна 11,5 кг.] Он говорит, будто их украли и погрузили без его разрешения. Мадонна обещает, что ты возьмешь ответственность на себя.
- Что же делать, Рамиро?
- Это ужасное осложнение.
- Посоветуем мадонне вернуть на склады каучук и бежим. Или нет, похитим Кабана! Позови с баржи Фиделя и Месу. Прикажи им принести ружья.
- Баржа причалена на том берегу. Оттуда переезжают сюда на курьяре.
- Что же делать, Рамиро?
- Подождем, пока Кабан не заснет после обеда.
- Но ты поедешь со мной, не правда ли? Раздели мою судьбу! Плывем в Бразилию! Будем работать пеонами там, где нас не знают и не будут преследовать! Плывем с Алисией и товарищами! Она - прекрасная женщина, и я потерял ее! Но я спасу Алисию! Не упрекай меня за это намерение, за это желание, за это решение! Не осуждай того, что она моя любовница; теперь Алисия только мать; она ждет свершения чуда. Сколько людей в мире покоряются судьбе и живут не с теми женщинами, о которых мечтали,- материнство освящает все! Вспомни, что Алисия ни в чем не виновата, это я в порыве отчаяния очернил ее! Едем, и ты увидишь наше примирение над трупом соперника! Едем искать ее на Ягуанари! Никто не покупает ее, потому что она беременна. Мой сын охраняет ее в материнском чреве!