Императрица выражала уверенность, что все верноподданные будут гнушаться дерзким обманом Пугачева и будут содействовать правительству к восстановлению тишины и покоя.
Как этот манифест, так и тот, который был отправлен с генерал-майором Каром (от 15 октября), императрица приказала перевести на татарский язык, для распространения в Башкирии[36]. Она предоставляла Бибикову сделать в переводах манифестов, если признает нужным, поправки, «также вместо имени генерал-майора Кара включить ваше или же послать и вовсе особое извещение». Бибикову поручено было выбрать из казанского татарского «духовенства» людей надежных, «в башкирском народе кредит имеющих», и отправить их в башкирские селения для увещевания жителей. «Мы надеемся, – писала при этом Екатерина А.И. Бибикову[37], – что если сии отправленные, якоже и прочие татарские по духовенству чиновники, с тем усердием и верностью, которою они нам обязаны, за сие примутся, то скоро все непорядки прекращены будут, тем надежнее, что из давних лет приобретенная по духовному чину над умами башкирцев татарская поверхность во всем никакого препятствия не полагает».
Бибиков отправил не только в Башкирию, но и в Берду восемь человек надежных татар и поручил им уговаривать население, чтоб оно отстало от самозванца, раскаялось и возвратилось в свои дома.
Независимо от этого, по предложению князя Вяземского, Бибиков потребовал к себе подполковника Лазарева, управлявшего прежде башкирцами и пользовавшегося их уважением, но находившегося под судом за злоупотребления. Главнокомандующий предложил ему, как средство заслужить прощение, отправиться в Башкирию и содействовать усмирению населения[38]. Лазарев охотно принял предложение и, снабженный деньгами на подарки влиятельным лицам, отправился в Исетскую провинцию. В помощь ему был назначен коллежский асессор Тоузаков, как человек знающий в совершенстве быт и нравы башкирского народа. С ними отправлено было двадцать человек конвоя, одетого и вооруженного по-гусарски, отпущена тысяча рублей на покупку вещей и предоставлено Лазареву право наиболее верных башкирцев производить в сотники, пятидесятники и другие чины, «смотря по людям и их важности»[39]. Меры эти и известия, что Уфа держится, что она не захвачена еще мятежниками, давали правительству надежду на возможность возвратить башкирцев увещаниями к должному повиновению. С усмирением Башкирии положение края могло значительно видоизмениться и являлась возможность ограничить волнение пределами Оренбургской губернии. В Казанскую губернию направлены были войска, к Симбирску подходили четыре легкие полевые команды, волжское войско не выказывало сочувствия к мятежу, а главное – утешительно было то, что донские казаки выражали отвращение к самозванцу и полную готовность содействовать правительству в усмирении бунта.
Еще в октябре войско Донское постановило выбрать тысячу человек из лучших казаков с тем, чтоб они были готовы к походу по первому требованию. Для недопущения в войско эмиссаров Пугачева приказано было атаманам станиц зорко следить за всеми приезжающими и приходящими, «особливо из бродяг и носящих на себе образ нищего»[40].
В конце ноября 1773 года полковник Илья Денисов, тот самый, у которого Пугачев находился на ординарцах и который наказал его «нещадно плетью», просил разрешения Военной коллегии собрать из войска донского пятьсот человек казаков и с ними идти прямо под Оренбург для поражения самозванца[41]. Одобряя такое предложение, императрица приказала полковнику Денисову, с выбранными им казаками, следовать в Самару, где и поступить под начальство генерал-майора Мансурова[42].
Последующие известия относительно донцов были еще более успокоительного свойства. «Я уже имел счастие доносить вашему сиятельству, – писал Рычков князю Вяземскому[43] в письмах, отправленных из Харькова, – что рассеявшийся там слух, будто бы известная толпа мятежников шатается в округе Царицына, делал езду мою весьма опасной[44]. Но, приблизясь к Царицыну, узнал я, что сторона наша спокойна, и больше еще утешился тем, что, проезжая станицами донских казаков и стараясь посторонним образом изведать мысли их в рассуждении Пугачева и всей изменнической его толпы, нашел их в весьма хорошем расположении. Они гнушаются мерзостью его действий и больше еще стыдятся и того, что Дон имел несчастие произвести сие чудовище на свет. В таком точно расположении нашел я, по крайней мере, всех тех, с коими мне и бывшим при мне разговаривать случилось».
38
Поводом к такому предложению было письмо Веревкина князю Вяземскому от 23 декабря 1773 года, из Челябинска.
«Вашему сиятельству, – писал Веревкин, – из рапортов моих о несчастий моем почти со всею провинциею известно. Чего ради и осмеливаюсь всенижайше просить, дабы благоволили вверенной мне провинции, находящейся теперь в крайнем бедствии, скорую помощь показать присылкою воинской команды; равным образом прислать и для уговору башкирцев подполковника Лазарева, потому что оный башкирцами крайне любим и надеюсь на милость Божию, что оный может с успехом сию комиссию исполнить» (Гос. архив, VI, д. № 504).
39
Письма Бибикова князю Вяземскому от 8 и 29 января; Рапорт его Сенату от 8 марта 1774 г., № 57 // Там же, д. № 504. Архив Кабинета его величества, особое дело о Пугачеве.
41
Рапорт полковника Денисова Военной коллегии от 23 ноября 1773 г. // Гос. архив, VI, д. № 504.
42
Указ Военной коллегии А.И. Бибикову 17 января 1774 г., № 57 // Московский архив Главного штаба. Журнал секретной экспедиции, кн. 54, л. 23.
43
В письме от 23 декабря 1774 г. // Архив Кабинета его величества, особое дело о Пугачеве.
44
к сохранению своему наблюдает разные осторожности, и потому средство, кое приходит мне иногда на мысль, истребить сие чудовище способом человека смелого и отчаянного (который бы под видом, что предался на его сторону, исполнил сие дело) кажется ненадежным, не говоря о том, сколь трудно будет отыскать и такого отчаянного» (Архив Кабинета его величества, особое дело о Пугачеве).