— Поработайте, ребята! — говорил он им.— Весь город потом отдам вам на шарап на целую неделю. Добра тут еще много. Только теперь поудержитесь!
Бои шли с переменным успехом два дня. К концу иторого дня перевес явно был на стороне залившего Москву кровью и завалившего все улицы и площади трупами «анпиратора». Бутырский полк был вырезан иочти поголовно. Многие из прежних «переговорщиков» и «епутатов» попали в руки «анпиратора» и были тут же повешены на воротах. Однако «ехидному старичишке» Елисееву и Панфилу Томилину повезло: им удалось где-то спрятаться и спастись от неминуемой гибели. Вынырнули они позже и опять в роли «епутатов» от московского населения, когда это население торжественно встречало за Дорогомиловской заставой хлебом и солью подходившего к Белокаменной со своим авангардом графа Григория Орлова.
Но мы забегаем далеко вперед..
Итак к концу второго дня победа стала склоняться на сторону «анпиратора». Испуганное население разгромленной Москвы принялось разбегаться по всем дорогам.
Утром следующего дня обыватели, оставшиеся еще к столице, к своему несказанному удивлению услышали ошеломившую их весть: вскоре после полуночи в Кремле поднялась суматоха, и незадолго до рассве- , та сам «анпиратор» в сопровождении Хлопуши, Творо- гова, Шилохвостова, Ядреных, Юшки и Прокопия Го- лобородек и многих других своих приближенных выбрался тайком из Кремля и покинул столицу. С ним ушли все казаки, «хлопушинская гвардия» и значительная часть артиллерии. Убегая, «анпиратор» взял с собой обоз, почти весь груз которого сплошь состоял из награбленных в Москве драгоценностей. В Кремле остался небольшой гарнизон, главным образом из местных московских уроженцев, под командованием расстриженного дьякона Николая Флерова. По-видимому, воинственный расстрига намеревался защищать Кремль. Однако около полудня он был застрелен одним из солдат своей команды. Гарнизон выслал своих представителей для мирных переговоров с восставшими москвичами.
Что же заставило Пугачева так внезапно бежать из столицы?
Ответ на это мы находим в показаниях, данных впоследствии доктором Шафонским Особой Комиссии на допросе. Шафонский заявил: «Случаи смерти от чумы, столь многочисленные среди населения Москвы, происходили и в пределах Кремля, но тщательно скрывались от самозванца. Трупы умерших в Кремле или предавались погребению, или до времени складывались в разных подвалах. Из лиц, приближенных к самозванцу, от чумы умерло в разное время несколько человек, но оберегавшие его Хлопуша, Творогов, Юшка и Прокопий Голобородьки не доводили сие до сведения, а обманывали его ложным утверждением, будто люди куда-либо уехали. Делать сие не представляло труда, поскольку самозванец пил почти без просыпу и никуда не показывался, проводя большую часть времени в своей спальне с одной или двумя наложницами. Ко времени февральского восстания в Кремле за ночь умирало человек до двадцати, и здесь уже
465
начиналось жестокое смущение Скрывать и дальше происходящее от самозванца было уже невозможно. По моему настоянию бывший при самозванце как бы канцлером Мышкин-Мышецкий, человек образованный и острого ума, собирался предупредить мятежника о происходящем, но откладывал со дня на день. В ночь на 26 февраля Творогов, видимо, весьма испуганный, вломился в отведенную мне при дворце квартиру и, едва дав мне одеться, потащил меня п апартаменты, где проживал величайший злодей мссх времен и народов, дерзновенно объявивший себя Императором Всероссийским. Когда я пришел туда с упомянутым Твороговым, Пугачев, который от испу- | л еле держался на ногах и казался почти обезумевшим, спросил меня, что такое с лежавшей в двухжильной постели полунагой женщиной, бывшей без сознания. Осторожно осмотрев женщину и обнаружив на ее теле распухшие железы и красные пятна, | ответил, что по всей вероятности женщина больна чумой. Тогда он, испугавшись еще больше, спросил, не передастся ли ужасная и неизлечимая болезнь и ему, принимая во внимание, что он с шести часов вечера и до моего прихода спал с больной на одной постели и даже имел с ней плотские сношения, не обратив внимания на ее жалобы, что она уже третий день чувствует боли в паху и подмышками. Я счел необходимым ответить, что считаю и его зараженным чумой, и добавил, что чума давно забралась в Кремль. Тогда он упал на пол, выл, ползал по полу, клал со слезами поклоны перед иконами, бил себя в грудь, потом вскочил и закричал: «Лошадей! Бежим! Часу здесь не останусь!» Тут же, при мне, мятежник, называвший себя Мышкиным-Мышецким, уговаривал самозванного императора, указывая ему на опасные последствия его бегства из столицы: «Москву потеряешь — все потеряешь! — говорил он.— И все одно не спасешься!» Однако злодей затыкал себе уши и ничего не хогел слушать. Он выбежал из