Все, что знаешь. Только, смотри у меня! Чтобы начистоту! Вилять хвостом нечего! Ты меня знаешь. Я шуток не люблю...
Какие тут шутки?! — возразил управляющий— Да разве я посмел бы дозволить себе с вашей милостью... Слава тебе, господи, хоша сам я и не знатнова роду, а всего только вольноотпущенный крестьянин их сиятельства, князя Ивана Александровича Курганова, однако обращение понимаю, што и как... А вашу милость, батюшка-барин, кто ж не знает? Левшины- господа по всему уезду известные. Опять же, ваша милость у наших князей своим человеком были. Я вашей милости услужал еще при покойной государыне...
Ладно! Ты мою милость оставь в покое. Зубы у моей милости не ноют: заговаривать не требуется.. Докладывай, говорю. Только начистоту, без утайки!
Да мне што, батюшка-барин? Я — как на духу... Я для вашей милости хоть разопнусь. Я за своих господ-благодетелей сейчас на мученье пойду, хоша мне вольная и дадена милостью еще покойного князя Александра Петровича... А только надо бы мне раньше-то знать, чего вашей милости угодно. А я вашей милости..
Не пой. По пунктам тебя допрашивать, что ли?
И точно, по пунктам,— обрадованно закивал головой управляющий.
Тебя Анемподистом кличут?
Анемподистом, ваша милость При выходе на волю получил и хвамилию: Анемподист Васильев, сын Кур- гановский. Как мы спокон веков — кургановские...
Господа куда уехали? И когда?
Сказано было нам, што по делам в Казань-город, будто к сродственникам, то есть, к господам Лихачевым...
Юрочка! Слышишь? — кивнул Левшин лежавшему на диване и рассеянно перелистывающему какую-то книгу в тисненом золотом сафьяновом переплете молодому человеку.— Разве твои в Казани сейчас?
Дядя Никита там должен быть! — откликнулся молодой человек.— А я тут прелюбопытную вещь сыскал. Объяснение в любовных чувствованиях кавалера де Граммона к одной прелестной даме, каковая, будучи весьма знатной персоной и придворной дамой королевы французской, переоделась простой пастушкой..
Ну тебя к черту, со всеми твоими кавалерами и прелестницами! — сердито выругался Левшин.— Тут каша такая заваривается, что, может быть, всему государству расхлебывать придется, а ты..
Анемподист переступил с ноги на ногу, вздохнул и потупился.
Когда, говоришь, уехали господа?—повторил вопрос Левшин, прихлебывая вино.
На той неделе в пятницу! — встрепенулся управляющий.—Живо так уложились, только самое нужное и забрали. Сами налегке тронулись, дормез да три подводы всего с вещами, а следом я обоз снарядил: одиннадцать подвод всего. Сынишка мой, Лукашка, повел. Надо бы ему вернуться, да нету што-то... А князек молодой, Петр Иванович, оченно уж упирался. Не хотелось ему, видно, уезжать-то..
С девкой какой спутался, что ли?—усмехнувшись, осведомился Левшин, снова набивая трубку.
Есть тот грешок, ваша милость. Грунькой зовут девчоночку. Птичницы дочка богоданная, а кто в отцах ходил, того, поди, и сама птичница не ведает...
Ну, ладно. Дальше!
А што дальше-то, батюшка-барин?
Мужики как?
По изрезанному морщинами лицу управляющего пробежала зыбь. Серые глаза спрятались в узкие щелки припухших красных век.
Насчет чего, то есть? Ежели касательно Груньки..
Дурака валяешь! — окрикнул Левшин.— Брось, Анемподист. Я спрашиваю, как держится мужичье?
Да так... Одно слово—держатся.
Волнуются?
Шушукаются — это верно. А волнениев, слава богу, не было. Вот, насчет барщины, ну, правду нужно сказать — большая-таки заминка выходит... Отлынивают, черти. Уж я их и так, уж я их и сяк...
Левшин вскинул испытующий взор на морщинистое лицо старика. Ему показалось, что перед ним стоит безглазый. И есть глаза, и словно нету их.
Ой, придется мне тебя, анафему, арапниками поподчевать,— глухо вымолвил Левшин.— Ой, не шути, говорю!
Гос-поди! — ахнул управляющий.— Да за што, ваша милость? Да рази я.. Да разрази меня молонья...
Не виляй хвостом. Говори все! Смутьяны водятся?
и
Это вы, ваша милость, насчет новоявленнаго анпиратора?
Догадался-таки, наконец? Насчет Емельки Пугачева!
Так што, осмелюсь доложить вашей милости,— слушок есть. Народ наш—сами знаете, какой народ Ему скажешь чистую правду—в ем веры-то и нету. А какая-нибудь бабка-шептуха с пьяных глаз нашепчет,— он и верит...
Ждут Емельку, что ли?
Есть тот слушок: будто анпира... то есть, этот самый Емелька—с агромаднейшим войском всенародным—намеревается вскорости город Казань взять под свою руку. И так это объясняют, што, мол, наскучило ему по Заволжью разгуливать, хоша простор и большой, но, между протчим, толку из этого не выходит. Так, вот, понадобилась ему Казань-город. А с Казани, мол, прямым трахтом — на Москву.