Ваське Лбову, которому пожаром порядочно опалило один бок, было не до забот о сохранении порядка в стане. Его правая рука, Сенька по прозвищу Сопля, тоже беглый солдат, бывший барабанщик, теперь именовавший себя «полковником Зарубаевым», надорвал себе голос, пытаясь убедить «христолюбивое воинство» держать ухо востро, памятуя возможность появления страшного для пугачевцев Михельсона или даже самого генерала Фреймана, но его уговоры в одно ухо впускались, в другое выпускались, ибо добрые люди отлично знали, что до «немчуры» Михельсона по меньшей мере верст двести, а Фрейман и того дальше. «Катькино солдатье» из-за Волги их не страшило, ибо переплывавшие с той стороны на левый берег Волги «дружки» в один голос твердили, что на правом берегу, не считая «нехвалидных» команд, вооруженных почти сплошь одними тесаками, солдат еще нет. А, главное, на чем им переправиться? Ведь «дружки» увели с того берега почти все лодки.
Побившись с предававшимися буйному веселью сотоварищами, Сенька Сопля махнул на все рукой и решил, что ему не мешает последовать примеру «енарала Доскина», то есть обзавестись новой подругой жизни, благо из двух баб, которых он таскал с собой, одна сбежала, а другая так обгорела на пожаре, что отдала богу свою бабью душу и теперь валялась уже распухшим и почерневшим трупом за селом в овражке, куда питиримовцы стащили уже десятка два покойников. Хоронить некогда. Потом...
Васька Лбов был любителем слышать «Исайя, ликуй», а Сенька Сопля находил, что это чистые пустяки.
Одна возня... Поэтому он просто выглядел среди пити- римовских девок какую-то Гашку или Анютку, сгреб ее и, хотя она ревела белугой и упиралась, уволок в первую попавшуюся избу. Перепуганных хозяев он выгнал и заперся со своей продолжавшей реветь Гашкой или Анюткой. Правда, на всякий случай он выставил у дверей своего брачного чертога оборванных парней, вооруженных заржавелыми драгунскими палашами. Пообещал им по два штофа водки и намекнул, что может быть Гашка или Анютка перейдет в их собственность после того, как он, их полковник, побалуется с ней.
Все-таки пугачевцы выставили на дорогах к селу ночные дозоры или заставы. Для этого были назначены вооруженные кольями мужики. Им был отдан приказ: «Не спать, не дремать, за порядком доглядать. Прохожего и проезжего задерживать и под крепким караулом доставлять для опроса по начальству. А в случае чего — подымать Tpeeoiy».
Одна такая застава из десятка вооруженных кольями и сильно подпивших оборванцев держалась на расстоянии версты от села, где на небольшом пригорке стояло пять или шесть «ветряков», то есть мельниц
Разумеется, сидеть на заставе было скучно, и потому дозорные или разбрелись или, нахлебавшись водки, уснули сном праведных. В конце концов, бодрствующими оказались только какой-то сероглазый паренек, на лице которого раз и навсегда застыло выражение растерянности, да пожилой мужик, обмотавший разбитую в драке с питиримовцами голову грязной тряпкой. Оба сидели у медленно дотлевавшего костра, и пожилой мужик, которого била лихорадка, поучал паренька, ведя с ним беседу.
Так ты, дядя, гришь, не привелось видать государя-то?— допытывался паренек.
Не положу греха на душу: не довелось! Не сподобил господь по пьяному делу.
Разе бог-то пьет водку? — усомнился парень.
Ну и дурак же ты, Федька! — засмеялся оборванец.— Бог-то, конечно, не пьет. Ему не полагается. А я-то зашибаю здорово. По моему пьяному делу все и вышло.
Проходила три месяца тому назад армия царская скрозь нашу деревню. И сам батюшка Петр Федорыч, анпиратор. Все честь честью, как полагается... Ну, а мы, дуроломы, на радостях разбили кабак откупщицкий, да и нахлестались. Братан мой — так даже до смерта Одно слово: от водки у него середка выгорела. А я около того. Да свалился, значит, головой в канаву да двое суток и пролежал колодой. Проснусь, этта, чувствую — горит в животе. Водка, значит, загорелась... Ну, а пожар водой заливать надо. Оно, конечно, лутче, ежели квасом плеснуть на его-то.- Ну, где его, квас-то, в канаве сыщешь. А вода — тут: лужица. Вот, доползу до канавы да и тяну воду губами.. А потом отползу да опять распластаюсь... Да так-то двое суток. А за то время его царское величество с енаралами да адмиралами и побывал у нас. Деркву удостоил посещением. Вот вошел да прямо в алтарь. А там пристол, конечно. Как полагается. А он, батюшка, и говорит: «Эх, давно чтой-то не сидел я на пристоле моих предков! Ну, сел на пристоле, посидел. Потом, попа рублевиком наградил. Запиши, грит, в книгах, что, мол, в сем деревенском храме благоверный анпиратор сидел на пристоле и все такое. Честь честью...»