И с твоей родней плохо дело! — продолжал запугивать его Карл Иваныч.— Твоя сестра Грушка?
Моя! — признался испуганно Никешка.
Ай, плохо! Ай как плохо! — завздыхал Карл Иваныч,;—Есть у нее вороги лютые. Бедная ее душенька.
Никешка кубарем скатился с вышки и побегал галопом на село. Машка последовала за ним. Сторожить «рештантов» остались другие ребятишки, которые уже не смели подвергать никого истязаниям.
Теперь пленные могли, по крайней мере, свободно ходить в пределах вышки. Их добровольная стража не позволяла им только сойти с вышки.
Плохи наши дела! — шептал Анемподист.— Такая завируха поднялась.»
Совсем народ с ума спятил!—откликнулся Антон.— Жили себе, жили, много не тужили, а тут на, вон, поди, какое затеяли!
Ас чего завелось, никак не поймешь! — тоскливо отозвался Анемподист.— Господа бают, беспременно езовиты да поляки затеяли. Они ядовитые..
Ну, и наши тоже хороши. Воров да душегубов, да конокрадов хоть пруд пруди, хоть гать гати. Опять же, солдатья белого видимо-невидимо набралось. Их, анафем, вешать бы надоть. А приказные за взятки да за посулы поблажки делают.
Был бы на царстве царь крепкий, он бы им показал, где раки, скажем, зимуют...
Дарем земля держится, отцом — семья. Без хозяина весь дом прахом рассыпается.
Карл Иваныч, грустно вздыхая, вымолвил:
Странные люди вы, русские. Нигде таких, как вы, нет,
Неужто нет?—удивился Анемподист.
Нет,—подтвердил немец.— Когда вам кто-либо правду говорит, вы не вериль. А почему? Потому что сами вы никогда правды не говорите, и во всем обман видите. Ну, а как вы правде истинной не верили, то поневоле верили сказкам всяким. И сами вы себя обманывал.
Антон и Анемподист переглянулись и засмеялись.
Хитер, немчура! В самую точку попал!
В одном углу обширного барского двора, хорошо просматриваемом с вышки, поднялась суматоха, послышались пронзительные вопли. Анемподист сказал тревожно:
Дерутся! Аж пыль столбом идет!
Левонтий орет,— подтвердил Антон.—С чего бы это? Ай не поладил с Назаркой?
Горбуна цесаревича Пал Петровича люди девку Левонтьеву, Грушку, на двор предоставили! — сообщил Анемподист.— А родня Левонтия не дает девку, отбивает. Ишь, горло как дерут!
В самом деле посланным на село сторонникам «Пал Петровича» удалось-таки дознаться, где Левонтий на всякий случай запрятал свою шестнадцатилетнюю
дочку, румяную и ясноглазую Грушу. Грушка была из своего убежища вытащена и приведена «пред ясные очи его высочества». Это похищение всполошило всю родню Левонтия и Назарки. За похитителями во двор II налилась целая толпа неистово голосивших баб и крепко ругавшихся мужиков. Безводновцы явно сочувство- нали недовольным, Горбуновы люди огрызались. Мелькали кулаки.
Кто-то вдруг зычным голосом закричал:
Ребята! Наших обижают!
Это послужило сигналом к общей свалке, в которой нее перемешалось. Метавшегося по двору с воплями черноволосого Левонтия кто-то огрел дубиной по руке, и перебитая рука бессильно повисла. Один из шабров Левонтия раскроил топором череп тому из горбуновых иодей, который ударил Левонтия Выскочивший со члобным визгом на крыльцо горбун выпалил в толпу из двух пистолетов, и тогда почти все, пребывавшие на дворе, кинулись в бегство. Толпа повалила по дороге в село. В усадьбе остались только вооруженные | торонники «анпиратора» и спутники «цесаревича». Они заняли два противоположных угла двора и обменивались угрозами. Совершенно пьяный «анпиратор» стоял на крыльце, тупо глядел на опрокинутые столы н скамьи, разбитые горшки, разбросанные куски хлеба и пирогов, разбитые бочонки и бормотал:
Н-ну и д-дела!
В нескольких шагах от крыльца три безводновца дрались с двумя араповцами. Все были пьяны, больше махали кулаками в воздухе, чем дрались по-настоящему.
Голуби! Что ето вы?—скорбно изумился «анпиратор».— Все было по-хорошему, по-благородному и вдруг...
Завздыхал:
Ах, нехорошо! Право слово, совсем нехорошо! Праздник себе устроили, по-христианскому, по-православному, водочки выпили... А потом — на поди!
Один из безводновцев, получив случайный удар коленом в брюхо, свалился, как сноп, и завыл истошным голосом. Свой же, другой безводновец, не разбирая с пьяных глаз, насел на поверженного и принялся рвать ему бороду.
Чтой-то, голуби! — ахал «анпиратор» — Ну, дал ему по морде, ну, саданул под микитки. А волосье драть уж не полагается..
Рассердился и прикрикнул:
Голуби! Кому я говорю?! Брось! Что ты с него волосье сдираешь? Голуби! Вам я говорю ай не вам?
Но «голуби» продолжали таскать друг друга. И тогда распухшее лицо «анпиратора» вдруг налилось кровью, нос почернел, правая губа вздернулась вверх, нижняя скривилась, обнажая волчьи зубы. Аким с диким ревом свалился с крыльца и врезался в дерущихся. Из разных углов дома, амбаров, из близкого сада сбегались люди и влипали в ту же кучу. Слышался топот ног по твердому грунту, глухие звуки ударов, хриплое дыхание. Куча дерущихся росла и росла. Огромный клубок катался по двору. Скрывавшийся в течение нескольких минут со своей добычей, ясноглазой Грушкой, горбатый «Пал Петрович» выскочил на двор и, нелепо взмахивая драгунским палашом, свалил двух или трех безводновцев, но напоролся на кургановского парня, который сзади ударил горбуна цепом по тонким ногам. Горбун свалился, выронил из рук палаш, передернулся несколько раз и попытался откатиться от дерущихся. Но тогда к нему подбежал Никешка и принялся, прыгая, тыкать старым источенным кухонным ножом в безобразное тело «Пал Петровича», приговаривая: