Что верно, то верно. Так и было сговорено! — согласился Зацепа.— Опять же полячишки оченно того добиваются. Можно, мол, Казань, как воробья, шапкой накрыть и все такое. Езовит тоже советует. Опять же перевертень этот, Полуботок, езовитский мыученик: иди, мол, на Москву, а больше никаких, шпарь во все лопатки, по сторонам не оглядайся. Одно слово — на кульерских..
Та-ак, дальше!—протянул насмешливо Хлопуша.— Так выходит, что все это езовитские выдумки да затейки, а нам Москва ни к чему?
Нет, ты постой! — загорячился Зацепа.—Так нельзя! Заладил одно — Москва да Москва и слухать ничего не хочешь. А того не соображаешь, с кем на Москву идти-то? С нашей-то, скажем, рванью зеленой™ со сволочью, которую Михельсонов и в хвост, и в гриву дует, где только попадет?
На Михельсонова мы управку найдем! Убрали же наши кулевые и Бибикова енарала, и Кобчикова. Ну, ммшла осечка раз, вышла два, а в третий — в самую гочку запалим. Не велика птица, Михельсонов!
Всех наши кулевые не переморят, как тараканов!— заспорил Зацепа.— Суворов енарал почище Михельсонова будет. Мордвинов адмирал тоже не плох. Да и Потемка... Не перебьешь всех, говорю.
Ты это к чему? — спросил Хлопуша.
А я вот к чему. Без осторожности в лужу сядем. Дело-то мы уж больно большое затеяли, а силы-то у нас не бог знать сколько. Народу, это точно, видимо-невидимо, да только народ-то наш больно трухлявый.
Трухлявый? Это наши-то?!
Наши, наши! — ответил решительно Зацепа.— Что дурака валяешь? Не знаешь, что ли? Главное дело, разе они, дуроломы, в сам деле из-за земли, да ноли, да правов поднялись? Х-ха! Ну, которые по парой вере вроде пафнутьевских да филипповцев аль еще каких-то, те кой-как держатся. Казачье— туды- сюды. Твои варнаки сибирские лутче прочих.» А все остальные — труха. Куды ветер дует, туды ее и несет, чуть ветер повернулся, так она столбом взвилась да и рассыпалась. Не было, что ль, такого?
А ты ее, труху, забери в руки да слепи из нее пирог с начинкой. Царские енаралы да адмиралы из кого свои полки делают? Не из этой ли трухи? А вымуштруют, так и катают, кого попадя, немца и того трепали, про татар да турок уж и поминать нечего!
Ну, немец-то и наших здорово трепал!—вяло откликнулся из своего угла Пугачев.— С немцем, брат, не шути, видели мы, как немец живет. Одно слово нация!
Катькины енаралы из некрутов белогубых во каких солдат делают! — стоял на своем Хлопуша.
Битьем и делают. Из десятка беспременно одного насмерть заколотят, двоих искалечат, а семерых обработают под дуб.
А мы что же? Ай мы бить не можем?
Бить-то мы и почище можем, да, ведь, к нам по доброй воле бегут, от Катькиного же батожья. А ежели и мы их батожьем оглаживать примемся, какая им радость? Они к той же Катьке побегут.
А ты лови да на виселицу, на кол! С этим народом только страхом и можно..
Верно. А кто, скажем, вешать-то их будет?
Оченно просто. Поставь старших. Дай права старшим: вот, мол, под твое начальство, скажем, двести человек и делай ты с ними, что хошь. Ты с них спрашивай, а я с тебя, как ты мой доверенный слуга и все прочее.
Бона!—засмеялся Зацепа.— Это ты куда же гнешь-то? Дворянство да боярство каторжное поставить хочешь, а народ простой — в рабы?
Пугачев завозился и завздыхал.
А ты что думаешь? — горячо заговорил Хлопуша.—Так—не так, а народ сам собой править никак не может, даже в разбойных, скажем, шайках — и там навсегда всему делу голова — атаман, а под рукой у атамана есаулы, а там—урядники. Который из простых на дело способен, тяни его вверх, в урядники, а потом, того, и в есаулы. Только тем шайка и держится. А ежели все начнут командовать да пойдет тебе галдеж, начнут шебаршить насчет правое, пропало твое дело. Да ты сам разе не ходил и в есаулах, и в атаманах? Хуже меня, что ль, порядок знаешь?
Так ты, поди, ежели Катьке горло перехватим, ю и крепостное право опять заведешь?
Ну, там видно будет, что и как,— уклонился от прямого ответа Хлопуша.—Известно, которые осуда- рево дело теперь делают, и награжденье получат по < ас лугам. Из-за чего люди стараются, как не из-за награждения?
Значит, нынешних бояров да дворянов спихнем, а сами на их место и сядем?
Хлопуша озлился.
А ты себя почему теперь в графы произвел? — ехидно осведомился он.— Граф Путятин и больше
никаких!
На то была воля его царского величества. Он и тебя в графы Чернышевы али там в какие произвел.
Так, а какие же из нас с тобой графы будут, ежели мы слуг иметь не будем? Теперь, на походе, и мы с собой уж челядь всякую таскаем, а когда до Москвы, до Питера, скажем, доберемся да получим от '•го царского величества в награждение дворцы, палаты да имения барские, обойдемся без крепостных? Своими руками, что ль, пахать будем да навоз переворачивать?