И днем, и ночью по тракту скакали верховые курьеры, приносившие из столицы вести и уносившие в столицу отданные императрицей или от ее имени новым канцлером графом Загорянским распоряжения по делам обширной империи.
Императрица пользовалась летним отдыхом, но этот отдых выражался только в прекращении дворцовых балов, всяческих торжеств и приемов. Работа по управлению огромным государством не прекращалась. Все нити управления сходились здесь, в этом жившем, казалось, такой спокойной, такой размеренной жизнью поселке, точнее сказать в комнатах императрицы, в этих пышно убранных покоях, переполненных предметами искусства и книгами на всех европейских языках.
Граф Алексей Петрович Загорянский, только в апреле получивший место канцлера, почти безвыездно пребывал в летней резиденции императрицы. В его распоряжение были отведены апартаменты в левом флигеле дворца. Там же располагалось отделение его канцелярии.
Внезапное назначение Загорянского многими было истолковано, как то, что Загорянскому, человеку уже пожилому и вовсе не отличавшемуся красотою лица и изящными манерами, почему-то удалось добиться особой благосклонности со стороны императрицы.
Но это было простой сплетней. Благосклонность императрицы к нему покоилась на совершенно иных основаниях. Еще в первые дни пугачевского восстания, когда в Петербурге все были убеждены, что для подавления восстания беглого казака будет совершенно достаточно командировать в соответствующую провинцию какого-нибудь расторопного полкового командира со сборной командой, да дать ему право распоряжаться и местными гарнизонами, Алексей Петрович Загорянский, тогда еще не граф, а просто Загорянский, прошедший хорошую школу дипломатической службы, подал государыне обстоятельную записку по делу Пугачева. В этой записке Загорянский, ссылаясь на свои знания приуральской области, откуда сам он был родом, и на знание быта яицких казаков и старообрядцев, а также и на собранные им сведения в дни его пребывания в роли советника при посольствах в Стокгольме, Берлине и Вене, указывал на крайне важное значение пугачевщины, на почти недоказуемую, но не подлежащую сомнению связь этого движения с вечно плетущимися за границею интригами против России и настаивал на необходимости принятия сперва беспощадно крутых, но проводимых по строго выработанному плану мер для подавления самого движения, а позже — мер для умиротворения всполошенного пугачевцами населения путем больших реформ. В заключение Загорянский писал:
— Сие движение грозит страшной опасностью не токмо спокойствию и благосостоянию, но и самому существованию империи. Оно неизмеримо более опасно, нежели подавленный при Петре Великом булавинский бунт, и даже более опасно, чем бунт Стеньки Разина, который едва не погубил московское царство.
Докладная записка заканчивалась воззванием к императрице:
— Внемлите, Ваше Императорское Величество, моему предостерегающему гласу. Да не будет сей глас мой гласом вопиющего в пустыне. Вспомните в сей роковой час слова великого императора Петра Алексеевича, что бывают в жизни правителей такие обстоятельства, когда промедление времени смерти подобно.
Поданная Загорянским государыне докладная записка тогда не имела ни малейшего успеха. Кто-то из близких к государыне людей посмеялся над сочинителем записки, обозвав его «мокрой курицей» и «пуганой вороной». Самой государыне записка показалась почти дерзкой и, во всяком случае, совершенно неуместной. Загорянский получил в скрытом виде выговор «за вмешательство в дела, которые его не касаются», и уехал в свою подмосковную усадьбу с именем человека, карьера которого погибла. И вот его предсказания оправдались. Пугачевское движение, считавшееся таким ничтожным, приняло грозные для безопасности государства размеры. Мало того, обнаружилось документально, что этим движением пользуются некоторые враждебные России иностранные государства. Императрица, обладавшая хорошей памятью, снова обратилась к лежавшей в архиве записке старого дипломата и перечитала ее несколько раз. Фельдъегерь примчал Загорянского в столицу. Ему был оказан самый милостивый прием.
— Кто старое помянет, тому глаз вон! — сказала с обворожительной улыбкой государыня, протягивая руку для поцелуя Загорянскому. — Я надеюсь, граф Алексей Петрович, что вы не откажете вашей государыне в совете и содействии!