К вечеру отряд Левшина, дав лошадям отдохнуть, ушел на соединение с Михельсоном и увел с собой для нужд михельсоновой кавалерии целый табун захваченных гусарами коней.
Выехав из села, Левшин обернулся и сказал, словно про себя:
— Одно щупальце у проклятого спрута отрублено!
— Какая щупальца? — лениво осведомился Лихачев, ехавший рядом с ротмистром.
Левшин не ответил на вопрос, а пробормотал глухо:
— Но разве в этом суть? У чудовища, как у гидры или сказочного Змея Горыныча, на место отрубленной главы сейчас же вырастает новая.
— Ты вот о чем, Костя!
— Ему, чудовищу, надо было бы распороть брюхо, потому что вся его сила в брюхе...
Носившийся со звонким молодым лаем вокруг отряда борзой пес Лихачева забежал вперед, подпрыгнул, извившись стройным телом, и лизнул шершавым языком горбоносого каракового киргиза. Конь сердито захрапел.
— Да, кстати... Какие у нас потери, Костя? — спросил Лихачев.
— Потери? — рассмеялся Левшин. — Представь, только полуха потеряно...
— Что такое? Шутишь?
— Ничуть. Митрохину шальная пуля отшибла половину правого уха. Только и всего.
— Чудно...
— Это, друг мой, гражданская война, не армия с армией схватываются, а правильно построенная военная сила с почти невооруженной толпой. Ну, кроме того, неожиданность полная, ночное нападение, паника. А ты знаешь, что такое паника? Загляни-ка в историю. У нас же был такой случай: сошлись где-то давно две рати, одна — московское ополчение, другая — татарская орда. Боялись сцепиться, подстерегали друг друга. И вдруг в московском стане поднялась паника, так, ни с того, ни с сего. И кинулись головотяпы бежать, вопя во все горло, а татары... Можешь себе представить, что случилось с татарами? Они услышали неистовые вопли москвичей, увидели поднявшуюся над московским станом облаком пыль, и сами кинулись в бегство. Рассыпались обе рати... Ну, и, разумеется, обе стороны потом приписывали себе честь победы.
Жуткая мысль слабой искрой загорелась в мозгу Лихачева, но сейчас же погасла. Несколько мгновений он тщетно старался вспомнить, что это была за мысль
Сам не зная, почему, сказал:
— Будем надеяться, что...
— Да, будем надеяться! — глухо откликнулся Левшин.
Кто-то из гусар в одном из передних рядов затянул вынесенную из Семилетней войны солдатскую песенку:
Пишет, пишет король пруцкой
Государыне французской
Мекленбургское письмо!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Анемподист после ухода отряда Левшина из Кургановки пришел к решению бежать. За долгую службу в качестве управляющего обширными имениями князей Кургановых он успел-таки приобрести некоторый достаток. Как человек оборотливый и привязанный к земле он завел себе порядочный клочок земли в заречной части села Кургановского и выстроил там маленькую усадебку. Смотреть за хозяйством он посадил одного из своих родственников, выкупленных им на волю. Усадебка была, что называется, «мал золотник, да дорог». Кроме усадьбы, Анемподист имел и деньжата.
Теперь, задумав бежать, он решил оставить все свое имущество на волю божью: много не увезешь, да и куда везти-то? Разве до Москвы доберешься с большим грузом? Еще ограбят где-нибудь по дороге. Поэтому он решил взять с собой только деньги, да и то не больше трех десятков червонцев. Серебро же он ночью сволок в усадьбу и там, заставив управляющего усадьбой родственника поклясться страшной клятвой и съесть в подтверждение оной клятвы пригоршню земли, зарыл три сотни рублевиков в огороде. Вернувшись в барскую усадьбу, Анемподист при помощи доверенного старого конюха запряг в легкую бричку пару господских сытых коньков и около полуночи съехал со двора. У него был план — пробраться в Казань и там присоединиться к семье князя Курганова. Казань — город крепкий, пугачевцы, ежели вздумают осаждать Казань, зубы поломают. Можно будет отсидеться в Кремле, а то и махнуть из Казани в Первопрестольную. Уж туда-то начальство треклятого Емельку не допустит! И то срам, что допустили его, собачья его печонка, столько времени куролесить за Волгой. Ишь, чего натворил, поганец! Сколько народу взбаламутил да перепортил, глотка его ненасытная! В царях захотелось побывать сучьему сыну. Эх, нету батюшки Петра Алексеича! Тот бы давно показал черни взбаламученной кузькину мать! А то сидит на престоле хоть и царь-девица, но, между прочим, все-таки баба. А баба так она баба и есть.