Но это все касалось будущего. Пока же ими властно распоряжались обстоятельства повседневные, насущные. Каждый день рождал новые задачи, проблемы. Пугачев и его помощники пытались, старались их решить, насколько у них хватало сил и умения, позволяли условия, их собственные натуры, очень своеобразные и противоречивые. Вкладывали в их решение всю свою страсть людей, истомившихся под гнетом жизненных неурядиц, гонений, обид, весь накопившийся за прошлые годы гнев против угнетателей, притеснителей — «бояр», чиновников, командиров. По всей территории разгоравшегося восстания огромные массы людей охотно отвечали на их призывы, шли за ними, свято веря в свое правое дело.
Правительство, его администрация на местах, военные силы, наконец, церковь убедились в осенние и зимние месяцы, во-первых, в грозной силе Пугачева и его повстанцев, их «мятежной» стихии; во-вторых, — в безуспешности своей агитации в их среде. Они явно проигрывали в сравнении с агитацией Пугачева, его атаманов и эмиссаров.
Но Пугачев, все повстанцы проигрывали с самого начала в другом — в организованности, боеспособности своих сил, их вооруженности. Несмотря на то что их войска, отряды превосходили в числе правительственные части подчас во много раз, все же за небольшими исключениями это были разрозненные, плохо спаянные дисциплиной, обучением, единой волей командиров массы людей, зачастую действительно скорее толпы людей, воодушевленных великой целью, но нестройных, рассыпавшихся нередко при первых же серьезных ударах регулярных команд. Последние тоже не раз терпели от них поражения, как это было с Каром и Чернышевым, Наумовым и Заевым, Валленштерном и Биловым. И, учитывая тот же уровень боеспособности повстанцев, это были для них очень серьезные и важные победы, поднимавшие дух их самих и тех тысяч и тысяч новых людей, которые становились под знамена Пугачева в Башкирии и Западной Сибири, на Урале и в Прикамье, в Среднем Поволжье и Заволжье. Но при этом подобные успехи нередко были связаны с тем, что на сторону повстанцев переходили из отрядов, с которыми они вели бой, их же собратья — казаки, крестьяне, работные люди, башкиры, калмыки, татары и прочие, как это было, например, с отрядом Чернышева, при взятии ряда крепостей и редутов, городов и селений. В тех случаях, когда велись настоящие военные действия, потери противника (например, при разгроме отряда Кара, в боях под Оренбургом) были не так уж велики (десятки, иногда сотня-другая солдат). Повстанцы же, несмотря на свое численное превосходство, теряли в ходе подобных сражений несравненно больше. Что и понятно — слишком неодинаково выглядели две борющиеся стороны в смысле обученности, боеспособности, вооруженности. И это оказалось решающим в дальнейшем ходе движения, которое с конца зимы и весны 1774 года вступает в полосу неудач.
И еще один важный момент — Пугачев, Зарубин и другие предводители, возглавившие несколько главных центров Крестьянской войны, принимали меры для ее распространения, посылали в разные места отряды, агитаторов, манифесты, поддерживали связь с местными предводителями, повстанческими органами власти. А эти последние держали по возможности связь с ведущими центрами. Они помогали друг другу всем, чем могли. Но и здесь в смысле организации сил восставших на той территории, где они действовали, наличия взаимопомощи повстанцы не смогли преодолеть стихийность, локальность движения. В отличие от правительственной стороны повстанческий лагерь при всех достижениях Пугачева, его Военной коллегии, повстанческих органов власти на местах выглядел слабо, плохо организованным.
Все это предопределило последующее развитие событий, которое стало складываться не в пользу Пугачева и пугачевцев.
Неудачи и поражения
В отличие от Кара, который, не зная толком обстановки, силы повстанцев, заранее торжествовал победу над ними, спешил к месту событий, надеясь быстро рассеять «толпу злодеев», Бибиков, человек умный и проницательный, понимал всю серьезность положения. Заявляя о своей решимости разбить Пугачева, он все же не очень торопился и по дороге в Казань, а с конца декабря и из Казани все чаще требовал новые полки. Войска подтягивались со всех сторон. Так прошло немалое время.
Екатерина II, испытывая немалое смущение и беспокойство, старалась убедить общественное мнение в стране и за рубежом в малозначительности событий под Оренбургом. При этом старалась как можно дольше сохранить сведения о них в тайне. «Это ужас XVIII столетия, — писала она новгородскому губернатору Сиверсу, — который не принесет России ни славы, ни чести, ни прибыли… Европа в своем мнении отодвинет нас ко времени царя Ивана Васильевича — вот та честь, которой мы должны ожидать для империи от этой жалкой вспышки». В письмах к Вольтеру предводителя она насмешливо именует «маркизом Пугачевым», его повстанцев — «грабителями», «бездельниками»; пытается уверить, что справится с «разбойником» одно казанское ополчение (4 тысячи человек). То же повторяет в письме прусскому королю Фридриху II: это «толпа разбойников… более негодная и достойная презрения, чем опасная… Если эта неприятная для меня шалость доставила удовольствие моим врагам, то я имею причину думать, что это ненадолго».
Одновременно императрица торопит Бибикова, и он, со своей стороны, принимает самые энергичные меры для мобилизации военных сил. С конца декабря к Волге подходят регулярные войска: в Симбирск, Сызрань, Саратов из Бахмута два гусарских эскадрона и две легкие полевые команды (22-я и 24-я); в январе — генерал-майор П. Мансуров и 23-я, 25-я легкие полевые команды. В Казани сосредоточиваются части полков Владимирского, 2-го гренадерского, Изюмского, Архангелогородского, Томского. Вместе с наличными частями это были внушительные силы, и главнокомандующий сразу же бросает их против восставших.
Правда, Бибикова обеспокоили известия о слухах, бродивших среди солдат. Они были недовольны тяготами службы. Некоторые говорили, что человек, появившийся под Оренбургом, не Пугачев, а настоящий император. Сержант Филипп Мухин из Владимирского полка передавал вести об императрице:
— …Государыня уже трусит, то в Раненбом (Ораниенбаум. — В. Б.), то туда, то сюда ездит; а графов Орловых и дух уже не помянется.
Солдаты заявляли даже, что сложат оружие перед «государем». Некоторых из них арестовали, над другими учинили надзор. В письме Фонвизину главнокомандующий признавался, что «дьявольски трусил за своих солдат, чтоб они не сделали так же, как гарнизонные: не сложили оружия перед мятежниками». Он даже послал в Симбирск и Самару поручика Г.Р. Державина, чтобы он сделал «примечание как на легкие обе полевые команды, так и на гусар: в каком состоянии они находятся и по всем ли исправны и какие недостатки? Каковых имеют офицеров и в каком состоянии строевые лошади?»
Наведя порядок во Владимирском полку, Бибиков отдал приказы, и части, ему подчиненные, направляются к центрам движения — в районе Самары и Ставрополя. Майор Муфель с 24-й командой из Сызрани идет на Самару, подполковник Гринев с 22-й командой — туда же на соединение с Муфелем; по пути он должен был присоединить бахмутских гусар. 28 декабря Муфель пришел к селу Рождествено, в пяти верстах от Самары. Ему донесли, что Арапов с повстанцами собирается атаковать его по фронту, а 300 ставропольских калмыков — с тыла. Рано утром 29 декабря каратели вышли из села и подошли к Самаре. Их встретил огонь шести орудий. Атака Муфеля встретила сильное сопротивление, но солдаты все же ворвались в город, многих восставших убили, захватили 200 пленных и все пушки. Команда потеряла трех убитых и 15 раненых. «Злодеев, — писал Муфель в донесении, — хотя и побито довольное число, однако за великим снегом и мятелью, которыми трупы заносило, никак исчислить было неможно, да и здешними обывателями многие трупы были покрадены». Захватив город, каратели встретили в нем со стороны жителей открытую враждебность. Тот же Муфель писал: «…все в Самаре жители более оказывают суровости, нежели ласки», а «самарское духовенство всемилостивейшую нашу государыню в поминовении из эктений исключило».