— Что, старик, узнаешь ли ты меня?
— Бог знает, как теперь узнаешь! В то время был ты помоложе и без бороды, а теперь в бороде и постарее.
— Смотри, дедушка, хорошенько; узнавай, коли помнишь.
Треногий еще и еще смотрел на него:
— Мне кажется, что вы походите на государя.
— Ну, так поди, дедушка, и скажи своим, чтобы не противились мне, а то ведь я всех вас предам смерти.
Сержант возвратился в Осу. Военный командир Скрипицын и воевода Пироговский спрашивали его:
— Ну как? Похож он на государя?
— Волосами и глазами как государь. А лицом несколько не походит. Однако действительно уверить не могу.
Поскольку «государь», как сообщил сержант, грозил всех истребить, если не сдадут город, майор Скрипицын предложил пойти на это:
— У нас не осталось ни пороху, ни ружейных патронов; не лучше ли сдаться без сопротивления, ибо нам против столь многочисленной толпы защищаться уже невозможно?
— Сдаваться злодеям, — не согласился Пироговский, — не видя от них еще серьезной опасности, нет никакой надобности!
Скрипицын предложил послать еще раз сержанта к «государю». Треногин поехал; опять произошли смотрины, и он «признал» его, поклонился «императору»:
— Теперь я узнаю, что ты подлинно наш надежа-государь.
— Ну, так уговори своих офицеров, чтобы не проливали напрасно крови и встретили бы меня с честью.
Треногий вернулся в город. Он кричал, вступая в крепость:
— Господа офицеры! Полно, не противьтесь! Он — подлинный наш государь Петр Федорович!
В городе продолжались совещания и разногласия.
Между тем 20 июня повстанцы под прикрытием возов стали приближаться к Осе. По ним начали стрелять. Но, испугавшись, что осаждавшие зажгут сено и солому, а это неизбежно вызвало бы пожар в городе, его защитники закричали:
— Не подвигайте возов близко! Дайте нам сроку до завтра посоветоваться, мы сдадимся без драки!
Пугачевцы остановились. Согласились подождать до утра следующего дня. В Осе некоторые офицеры надеялись, что к тому времени придет помощь — отряд полковника Панова. Но он не появлялся. Скрипицын приказал готовиться к сдаче. У Пугачева появился его парламентер:
— Не будешь ли его, майора, и команду казнить за чинимое до того договору сопротивление?
— Не только не казню его, но оставлю командовать своими. Но только с условием — чтобы при сдаче команда оставила свои ружья, пушки и, выйдя из крепости, в открытое поле, ожидала моего прибытия.
В тот же день вечером, получив донесение о согласии «государя», Скрипицын снял в городе все караулы, выпустил из-под стражи пленных повстанцев, а убитых в форштадте приказал похоронить. Утром следующего дня, 21 июня, все жители и войско во главе со Скрипицыным и Пироговским под колокольный звон вышли из ворот со знаменем, иконами, с хлебом-солью. Все солдаты были безоружны; они, «распустив волосы по плечам, — по словам Верхоланцева, — уныло шли к нам». Подъехал Пугачев, и все встали на колени. Скрипицын дал знак, и перед «государем» преклонили знамя.
— Бог и государь тебя прощает, — Пугачев обратился к майору. — Если будешь служить верно, то получишь награду.
Он приказал не лишать Скрипицына шпаги. Весь отряд отвели в лагерь, привели к присяге, остригли и одели по-казацки. Назвали его «Казанским полком», командиром назначили того же майора, которого Пугачев произвел в полковники.
Осу Пугачев приказал сжечь. Забрав восемь пушек, ружья, он вывел войско из города и направился к Рождественскому заводу, стоявшему на правом берегу Камы. 23 июня переправился через реку. Вскоре повстанцы заняли Боткинский и Ижевский заводы, по пути разбив отряд, сформированный для их защиты коллежским асессором Венцелем. Пугачев не хотел задерживаться в этих краях; местные крестьяне говорили, что он собирался оттуда идти прямо на Казань с целью «приклонения в его… подданство, для чево весьма спешит». Силы его в это время насчитывали от 5 до 8 тысяч человек. Среди них были заводские люди, крестьяне, башкиры, татары.
Пугачев расправлялся с представителями заводской администрации, на которых жаловались работники, крестьяне. Местные жители встречали его с крестом и иконами, стоя на коленях. На своих сходках, еще до прихода повстанцев, они говорили:
— Теперь, кажись, скоро нашей неволюшке конец будет, потому что новый царь-батюшка бар да немцев не любит.
Крестьяне расправлялись с помещиками, надеясь, что крепостничеству скоро придет конец. Крестьяне деревни Катиевской Рождественской волости Казанского уезда в письме Пугачеву просили, «чтобы той их волости всем обывателям к Ижевскому заводу приписными не быть, а находиться с протчими ясашными наряду» — приписные крестьяне хотели стать ясашными, государственными. К тому же стремились и прочие крестьяне, прежде всего помещичьи. В рапорте Оренбургской секретной комиссии (21 мая 1774 г.) верно отмечалось, что крестьяне преданы Пугачеву, «потому что им от него также вольность обещана и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят в рассуждении тягости работ и дальности переездов».
Пугачев, шедший с войском по краю, отправлял впереди себя своих полковников с манифестами, призывая всех простых людей вливаться в ряды восставших, послужить «государю Петру Федоровичу». Крестьяне охотно откликались на призывы. Быстро формировались новые полки.
Брандт, узнав о приближении Пугачева, собрал все наличные силы. На нескольких судах, поставленных в устье реки Камы, устроили плавучую батарею. По Волге, в разных местах, расставили заставы. К Михельсону и другим командирам срочно поскакали гонцы с просьбой поспешить к Казани. Главнокомандующего Щербатова губернатор просил переехать из Оренбурга поближе к театру действий, например в Бугульму. «Башкирские замешательства, — писал он ему, — не столь важны, сколько здесь ныне предстоит опасность». По словам Брандта, если Пугачев успеет переправиться через Каму, «то совсем может произвести худые следствия» — сильно увеличить свою «толпу» за счет удмуртов (вотяков), заводских рабочих, помещичьих крестьян, прервать сообщение между Москвой и Казанью, поднять на восстание жителей приволжских губерний.
Губернатор правильно оценивал обстановку. В Казанском крае крестьяне повсюду поднимались против помещиков — убивали их, жгли имения.
Не только русские, но и башкиры, удмурты, татары, чуваши, мари, мордва считали Пугачева «своим» царем. Пугачевский полковник Бахтияр Канкаев рассказывал своим землякам, что Петр Федорович после долгих скитаний возвратился и намерен истребить всех дворян; он идет на Казань, потом на Москву, чтобы вернуть престол; жалует крестьянам вольность и землю. У Канкаева появлялись добровольные помощники. Все они набирали людей в его отряд. В нем довольно скоро собралось до 500 человек, имелись 4 пушки. Как и другие отряды, он расправлялся с помещиками и чиновниками, разорял имения и заводы. Рапортуя в Военную коллегию о своих действиях, Канкаев сообщал: «При походе моем по сю сторону рек Камы и Вятки в Казанском уезде всякого звания люди вседушно весьма охотно Вашему императорскому величеству желают в службу, стари и маловозрастни спешно ко мне текут, каждое жило русское и татарское встречают за версту и более хлебосольно».
Удмурт Чупаш (или Козьма Иванов, поскольку он был новокрещеным) воевал в отряде Абзелила Сулейманова. Но каратели 14 мая разбили повстанцев. Чупаш бежал в свою деревню. При себе имел копию указа Пугачева. Своих односельчан он уверял, что к Казани идет не самозванец, а настоящий государь. От его имени призывал их не слушать представителей власти, не платить подати, не давать рекрутов. Сам же собрал отряд и присоединился к Пугачеву, участвовал в боях за Казань.
Повстанцы Пугачева действовали по обоим берегам Камы. Сам он быстро продвигался к Казани. Население всюду с готовностью содействовало главной армии и другим повстанческим отрядам. Каратели же наталкивались на сопротивление многочисленных партий восставших, на противодействие жителей. С большими затруднениями они встречались, когда нужно было налаживать переправы. Лодки и паромы, как правило, отсутствовали, мосты сожжены. Поэтому продвигались каратели довольно медленно. Но тем не менее постепенно подтягивались к Каме. Сюда двигались Михельсон, на которого возложил главные свои надежды главнокомандующий, Голицын, Кожин, Обернибесов и другие командиры с отрядами. Михельсон, самый деятельный и энергичный, при всем старании не смог выйти наперерез Пугачеву. В ночь со 2 на 3 июля он переправился, притом с большими трудностями, через Каму. Несколько дней спустя подошел к Вятке, но догнать повстанцев не смог.