— Кожевников, смотри! Этот человек точно как Петр Третей!
— Врешь, дурак! — оборвал его Пугачев, ибо от таких слов «подрало на нем Емельке кожу».
После обеда, когда в избе остались только Пугачев, Кожевников и Семенов, последний опять затеял прежний разговор:
— Слушай, Емельян, я тебе не шутя говорю, что ты точно как Петр Третей.
Пугачев, обращаясь к хозяину, сказал, что он, мол, только донской казак, гонимый за старую веру.
— Это правда, што нам, староверам, везде гонение, — признал Кожевников. — Ваши казаки были многие и в Ветке, и в Стародубе есть. Да вот што: была река Яик, и та помутилась, так ты возьми на себя это имя, а тебя там примут.
Семенов, в свою очередь, якобы пообещал, что пойдет вместе с Пугачевым и будет уверять людей, будто тот — Петр III.
— Я вить служил гвардии гранодером, — заверял Алексей, — и государя-та видал, так ты не бойся — прими на себя это имя.
Пугачев уже вроде бы и согласился, однако его беспокоил финансовый вопрос:
— Хорошо, ну я приму, да с чем я туда пойду? У меня денег только дватцать алтын, да и теми надобно пашпорт выкупить. Да пусть меня и на Яике примут, вить там хлеба не пашут, а казакам-та дают по двенатцати рублев жалованья, так что ж я им буду давать?
— А ты, как тебя тамо примут, — обнадеживал Кожевников, — то ты отпиши ко мне, я тебе хотя тритцать тысяч рублев тотчас пришлю, — у меня столько своих денег сыщется. А бу-де-де этих мало будет, то у протчих приятелей достать можно, сколько потребуешь.
И как уверял своих следователей Пугачев, слова Семенова, что он, Емельян, похож на покойного государя, а также уговоры и обнадеживания Кожевникова сделали свое дело. Он решил и впрямь назваться царем и пойти на Яик, где недовольные казаки, как он полагал, его с удовольствием примут[160].
По словам самозванца, после того как он согласился выдать себя за царя, Кожевников развил активную деятельность: переговорил с местным купцом Крыловым, а также посоветовал Емельяну обратиться за помощью к уже известным нам крестьянину Коровке и игумену Филарету; последнему он якобы даже написал письмо, в котором сообщал, что Пугачев «принял на себя имя Петра Третьяго» и собирается увести яицких казаков на Кубань. Филарет будто бы одобрил это предприятие, а Коровка даже оказал финансовую помощь новоявленному государю — Пугачев уверял, что получил от него 370 рублей. По словам самозванца, деньги ему давали и другие люди, встреченные им по дороге на Иргиз, а именно два донских казака, Кузнецов и Долотин: первый пожертвовал 74 рубля, второй — 42. Как уверял Пугачев, помогали ему эти староверы по той причине, что и сами собирались бежать вместе с «Петром Федоровичем» и яицкими казаками на Кубань[161].
Таким образом, получается, что в ноябре 1772 года в Яиц-кий городок прибыл не просто самозванец-одиночка, а ставленник раскольников; Пьянов же был отнюдь не первым, которому Пугачев поведал о том, что он «Петр Федорович». Однако от показаний, сделанных в Симбирске и на большом московском допросе, Пугачев в конечном счете отказался во время другого допроса в Москве 18 ноября 1774 года: «…как стали ево стегать, то и не знал, кого б ему оговаривать. А как показанных людей имянами он знал, то на них и показывал». В Москве же, по его словам, он не отрекся от первых ложных признаний, «боясь уже показать разноречие»[162].
Но почему в таком случае самозванец всё же отказался от этих показаний? Сделал он это тогда, когда привезенный в Москву по его оговору Осип Иванович Коровка уличил его во лжи, и после того, как был «увещевай» следователями сказать всю правду. Отвергли пугачевские обвинения и другие «участники заговора». Причем одного из «заговорщиков», казака Долотина, как выяснилось, Пугачев вообще никогда не видал (по всей видимости, лишь где-то слышал о нем). В итоге оговоренных самозванцем по этому делу отпустили без всякого наказания — всех, кроме отца Филарета. Зимой 1774 года тот был арестован и отправлен в Казань за пересказ толков о победе Пугачева над правительственными войсками. В июле того же года он, как и все колодники, был освобожден из тюрьмы повстанцами, занявшими Казань, после чего будто бы предстал пред Пугачевым, а потом бесследно исчез[163].
163
См.: Там же. С. 222; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 16а—33; Д. 512. Ч. 1. Л. 336–343, 371–373 об., 405 об., 406, 418–421,429-430 об., 459, 459 об.; Ч. 2. Л. 394 об., 431–432 об.; Ч. З.Л. 19–23, 131–132, 134–136, 146–147, 180–181, 198,211,215-215об.