— Вот Василей Федорыч Щолоков идет. Никак он приехал уже с Москвы?
О Щолокове Пугачев слышал еще у старца Филарета. Игумен называл его своим приятелем «и хвалил его, что он — доброй человек». А потому, когда через некоторое время от Щолокова в тюрьму пришел «мальчик с калачами», Емельян попросил его:
— Пожалуй, мальчик, скажи, Бога ради, чтоб Василей Федорович пришол ко мне, и скажи ему про меня, что я — донской казак и имею до него нуждицу.
Милосердный Щолоков пришел в тюрьму. Пугачев поведал ему, что его-де «взяли по поклепному делу да за крест и бороду», а также передал просьбу, якобы исходившую от Филарета, позаботиться о бедном арестанте — поговорить о его деле с губернатором или еще каким-нибудь представителем власти. Щолоков обещал:
— Добро, миленькой, я к губернатору схожу и к секретарю, и их попрошу.
Пугачев также посоветовал Щолокову, когда тот будет ходатайствовать о его освобождении, не скупиться на посулы.
— Вить у меня деньги, слава богу, есть, и оне лежат у отца Филарета[186].
Купец сдержал обещание — и вправду отправился в губернскую канцелярию. На допросе 15 ноября 1774 года в Москве Щолоков вспоминал, что на это его подвигли не только пугачевские просьбы, но и письмо от Филарета, которое он якобы получил в феврале 1773-го (оно не сохранилось). В нем, по воспоминаниям Щолокова, говорилось, что Пугачев «страждет по поклепному делу за крест и бороду». Это очень странно, если учесть, что старец принимал участие в аресте Пугачева.
Так или иначе, но Щолоков обратился к секретарю губернской канцелярии Андриану Аврамову с просьбой поспособствовать освобождению Пугачева — если, конечно, «до него дело невелико и непротивно законам», — добавив, что Филарет за это «вам служить будет». Однако секретарь, по словам купца, ответил: «Мне де ничего не надобно. А когда де дело рассмотрено будет, тогда резолюция последует». При этом, приходя в острог раздавать милостыню, благодетель обнадежил Пугачева известием, что пообещал секретарю 20 рублей и просил о его освобождении самого губернатора. На следствии же купец утверждал, что никаких денег он Аврамову «не обещал, равно и губернатора и присутствующих никого об оном Емельке он не просил», но обманывал «того Емельку, дабы он более просьбою ему не скучал». Однако «Емелька» и в следующий приход купца «скучал» ему расспросами, а потому Василий Федорович, чтобы отделаться от приставучего арестанта, сказал, что о его деле «ничего не слышно»[187].
Тем не менее есть подозрение, что переговоры Щолокова с Аврамовым не прошли бесследно. На свободу Пугачев, конечно, не вышел, но ручные кандалы с него сняли, а на ноги «положили» лишь «легинькия железы». Более того, на следствии, проводившемся после разгрома пугачевщины, казанский секретарь так и не смог до конца опровергнуть обвинения, что именно по его приказу руки колодника расковали[188].
Получив значительное послабление арестантского режима, но не выйдя на свободу, Пугачев для достижения этой цели решил действовать по-другому.
Двадцать седьмого марта Емельян с прочими колодниками был переведен из губернской канцелярии в острог. Там он близко сошелся с купцом из городка Алата под Казанью Парфеном Петровичем Дружининым. Тот в свое время был целовальником соляной продажи, но после обнаружения недостачи 220 рублей казенных денег купца осудили и отправили в казанский острог. Однажды, наблюдая, как одного арестанта секут кнутом, Дружинин обратился к товарищу:
— Што, Емелька, вот и смотри, что как и нас также выведут да сечь станут.
Смиренно ждать наказания Пугачев не собирался, а потому предложил бежать.
— Да как же бежать-та и куда? — с удивлением и в то же время с надеждой спросил Парфен.
— А вот как бежать: нас для работы гоняют на Арское поле, так как туда пойдем, караул-ат за нами не велик, то, сев на судно, да и были таковы.
— Да куцы ж мы побежим?
— Премехонько выедим на Иргис.
Напомним, что дело происходило весной. Казанка разлилась. Для побега уже была готова лодка, которую купил семнадцатилетний сын Дружинина Филимон (всё то время, пока Парфен Петрович содержался в остроге, его семья жила у свойственников в Казани и Филимон часто навещал отца). И всё-таки этому предприятию не суждено было сбыться. Время шло, а беглецы не могли найти «к побегу удобного случая»; между тем весеннее половодье пошло на убыль[189].
Когда стало понятно, что «бежать водою» не удастся, Пугачев и Дружинин решили разработать новый план освобождения. Этот план в любой момент мог быть разрушен, ведь у властей имелись свои намерения насчет Пугачева, правда, осуществляемые весьма неспешно. Только 21 марта 1773 года, спустя два с половиной месяца после присыпки арестанта в Казань, губернатор Яков Ларионович Брандт отправил в Сенат донесение с изложением материалов его дела. Разговоры Пугачева об уводе яицких казаков на Кубань, по мнению губернатора, происходили лишь от пьянства и «от сущего его невежества», а потому не требовали дополнительного расследования. За эти «непристойные и вредные слова», а также за побег в Польшу Брандт предлагал, «учиня наказание кнутом», сослать Пугачева «на вечное житье в Сибирь». В Петербурге согласились с предложением казанского губернатора. Согласно определению генерал-прокурора Сената Александра Алексеевича Вяземского от 6 мая 1773 года, преступному казаку следовало «учинить наказание плетьми и послать, так, как бродягу и привыкшего к праздной и продерской притом жизни, в город Пелым, где и употреблять его в казенную работу такую, какая случиться может, давая за то ему в пропитание по три копейки на день. Однако ж накрепко за ним смотреть того, чтоб он оттуда утечки учинить не мог». Это определение было одобрено Екатериной II (так она впервые услышала о Пугачеве), то есть уже стало повелением самой императрицы. Вяземский сообщил о нем Брандту в письме от 10 мая[190].
186
См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 112, 113, 151, 152; РГАДА. Ф.6.Д.512.Ч. 1. Л. 215–216.
187
РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 214 об., 215, 216–217. См. также: Емельян Пугачев на следствии. С. 154.
188
См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 65, 114, 152; РГАДА. Ф. 6. Д. 414. Л. 243–264; Д. 512. Ч. 2. Л. 464 об., 465 об.
189
См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 66, 154; РГАДА. Ф. 6. Д. 414. Л. 269–271 об., 283 об.-285.