— Мы теперь вконец разорены, — начал Караваев, — детей наших в солдаты хотят отдавать, а нам бороды брить.
Казакам, конечно, такая жизнь была не по сердцу. Они хотели «служить по-старому, как при царе Петре Алексеевиче было, и по грамотам». Поэтому Караваев просил «государя» за них заступиться, в свою очередь обещая, что и казаки его не оставят.
— Хорошо, друзья мои, — сказал самозванец, — Ежели вы хотите за меня вступиться, так и я за вас вступлюсь. Только скажите своим старикам, чтобы они исполнили всё то, что я прикажу.
— Изволь, батюшка, надежа-государь, — заплакав, закивали казаки, — всё, что вы не прикажете, будет исправно.
Самозванец также не мог сдержать слез:
— Ну, детушки, не покиньте вы меня, соколы ясныя. Теперь я у вас пешей сизой орел, подправьте сизому орлу крылья. Умею я вами и нарядить, и разрядить.
Затем были отданы первые приказания Яицкому войску. Самозванец велел готовить знамена для будущего сбора, а также прислать ему «платье хорошее и шапку бархатную», понимая, что в нынешней своей одежде ему нельзя появиться перед войском. Кстати, по некоторым данным, именно после этой просьбы произошел один малоприятный для Пугачева эпизод. Казаки попросили самозванца составить список потребной ему одежды и материалов, нужных для изготовления знамен (по другим данным, Караваев попросил «царя» написать в Яицкое войско указ). Неграмотному Пугачеву пришлось выкручиваться; он отговорился то ли тем, что у него нет ни бумаги, ни чернил, то ли отсутствием писаря.
Вывернувшись из этой весьма щекотливой ситуации, Пугачев продолжил играть роль милостивого и щедрого государя. Он пообещал Яицкому войску вернуть все те привилегии, которыми, по казачьему преданию (подробнее о нем речь пойдет ниже), казаков жаловали цари, начиная с первого Романова, Михаила Федоровича, да еще кое-что добавить от себя:
— Ежели Бог меня допустит принять царство, так я буду вас, Яицкое войско, жаловать, так, как и прежние государи: рекою Яиком и всеми протоками, рыбными ловлями и сенными покосами, безданно и безпошлинно, и распространю соль на все четыре стороны, вози кто куда хочет безденежно, и оставлю вас при прежних обрядах. И буду жаловать так, как и донских казаков: по двенадцать рублей жалованья, по двенадцати четвертей хлеба. А вы мне за то послужите верой и правдою.
Гости опять выразили готовность от имени Яицкого войска послужить «царю», однако просили повременить со сбором войска, поскольку в данный момент казаки заняты на сенокосе. Пугачев, в свою очередь, говорил им, что «надобно это делать как можно скорее, чтоб в огласку как не пошло». Поэтому он приказал яицким посланцам возвращаться домой, посоветоваться с казаками насчет будущего сбора и вернуться с ответом через три дня. Если «царь» окажется в отлучке (Пугачев с Оболяевым собирались по делам на Иргиз), то следовало подождать, осведомившись о нем у оболяевского работника, беглого крестьянина Афанасия Чуйкова. Кстати, Афанасий во время «аудиенции» пытался подслушать, о чем говорят приезжие казаки с постояльцем, но был изгнан последним из сарая. Однако он всё же успел услышать, как «Петр Иванович» называет себя царем. Работник рассказал об этом чуднбм разговоре хозяину и получил от него разъяснение, что это никакой не Петр Иванович, а самый настоящий государь Петр Федорович[209].
Конечно, на взгляд современного человека, «аудиенция» в сарае выглядит комично. Но последствия ее будут куда как серьезны. Порой из сущей чепухи вырастают самые значительные исторические события. Эта «аудиенция» оказала важное, а может быть, и решающее влияние на дальнейший ход событий. Советский историк В. И. Буганов верно заметил, что во время разговора Пугачева с казаками «обе стороны не говорят уже ни о каком уходе с Яика. Наоборот, речь идет о том, как лучше устроить жизнь на Яике»[210].
Расставшись с Караваевым и Кунишниковым, Пугачев и Еремина Курица засобирались в дорогу. Путь они держали на Иргиз, где в тамошних «раскольничьих» скитах Пугачев надеялся найти грамотея, который стал бы у «государя» «вся-кия дела писать». После недавнего конфуза во время «аудиенции» необходимость в таком человеке стала для самозванца очевидной. Кроме того, Пугачев намеревался заехать в Мечетную слободу к своему куму Степану Косову, у которого оставил рубашки. На следствии Оболяев рассказывал, что ему не хотелось ехать на Иргиз, ибо он «как бы предчувствовал беду». Однако Пугачев сумел его уговорить. Сначала они заехали в Исаакиев скит, но ни в самом монастыре, ни на его хуторе никакого «письмянного человека» «не отыскалось» (Оболяев по наущению самозванца «открылся» одному скитскому старцу, что писарь нужен для «государя Петра Федоровича»). Затем, оставив телегу на хуторе, путники поехали верхом в Мечетную слободу. «Малолетный» сын Косова сказал, что отец «хлеб с пашни возит на гумно». По дороге на гумно встретили Косова, и Оболяев оставил Пугачева наедине с кумом, а сам направился по своим делам в Пахомиев скит. От его внимания не укрылось, что Косов, «увидя самозванца, так как бы чего испугался».
209
См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 72, 159, 160; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 46–52, 141 об.-144 об.; Д. 512. Ч. 1. Л. 231–232, 240 об, — 241 об., 245–246; Ф. 349. Д. 7330. Л. 3-10, 17 об.