— Батюшка, скажи сущую правду про себя, точно ли ты государь?
— Точной я вам государь.
— Ведь нас, батюшка, только двоечка, — продолжал настаивать Чика. — Мне видь Караваев росказал о тебе, какой ты человек.
— Что же тебе Караваев обо мне сказал?
— От людей утаишь, а от Бога ведь не утаишь; ты — донской казак.
— Врешь, дурак!
— Я в том Караваеву дал клятву, чтоб никому о том не сказывать, так теперь и тебе, батюшка, даю, — ведь мне в том нужды нет: хоша ты и донской казак, только мы уже за государя тебя признали, так тому и быть.
— Ну, коли так, то смотри же, держи в тайне: я подлинно донской казак Емельян Иванов. Не потаил я о себе и сказывал Караваеву и Шигаеву, также Пьянову[218].
Так передавал свой разговор с самозванцем Чика. Впрочем, и сам Пугачев на одном из московских допросов подтвердил, что яицкие казаки «точно знали, что он не государь, а донской казак»[219].
В нашем распоряжении есть и другие свидетельства, что не только вышеназванные казаки, но и люди, присоединившиеся к Пугачеву позже, причем необязательно из числа яицких казаков, прекрасно понимали, что имеют дело с самозванцем. Уже во время восстания, в январе 1774 года, выбежавший из пугачевского стана татарин Абдусалям Хасанов на допросе в Оренбурге дал характеристику как тем, кто понимал, что Пугачев самозванец, так и принимавшим его за царя: «Его, Пугачева, признавают те, кои худого состояния, за царя, а кои смышленее — за плута». Некоторые из этих «смышленых» людей служили самозванцу из страха смерти, в то время как другие вполне добровольно поддерживали его из корыстных соображений. Следовательно, они, в отличие от многих тогдашних простолюдинов, не испытывали никакого священного трепета перед персоной монарха, поскольку, по мнению таких циников, царь должен был лишь удовлетворять их требования, а кто он при этом по происхождению — Петр Федорович или простой казак — дело десятое. По словам казака Ильи Ульянова, Шигаев, Зарубин, а также некоторые другие приближенные Пугачева в подпитии хвастались: «…нам де что, государь ли он или нет, мы де из грязей умеем делать князей». К вышесказанному следует добавить, что знавшие правду пугачевские приближенные убеждали более легковерных повстанцев, что во главе их войска стоит настоящий император — мол, простой казак не может назваться царем[220].
Вроде бы всё свидетельствует о том, что заявления ближайших пугачевских сподвижников Шигаева, Мясникова и Зарубина, например на допросах в Москве в ноябре—декабре 1774 года, будто они принимали Пугачева за государя Петра Федоровича[221], являются лишь немудреной уловкой — мол, «по простоте своей» почитали его государем и не могли ему прекословить, а значит, за убийства и грабежи ответственности не несем. Однако не следует принимать на веру и все противоположные признания, в которых подследственные говорят, будто сразу поняли, что перед ними самозванец. Речь прежде всего идет о полюбившихся историкам показаниях яицкого казака Ивана Пономарева (Самодурова). В Оренбурге 12 мая 1774 года он рассказывал, что в начале или середине июня 1773-го между речками Большим и Малым Узенем в Камыш-Самаре он встретил укрывавшихся там яицких казаков, среди которых находились Илья Ульянов, Иван Зарубин и Пугачев, которого казаки величали государем Петром Федоровичем. Проницательный Пономарев понял, что «это один обман». Пономарев даже сообщил детали: «…казаки не так тогда его почитали, как бы надлежало прямого царя, ибо говорили с ним без опаски и, ходя с ним, надевали шапки». Нелишним будет добавить, что перед допросом Пономарева упоминается о весьма важном заявлении, которое он сделал ранее в присутствии оренбургского губернатора: «…якобы яицкие казаки, Чика с товарищи, будучи на Узенях, соглашались Емельку Пугачева назвать государем». Однако впоследствии выяснилось, что Пономарев дал ложные признания. Ни в начале, ни даже в конце июня Пугачева на Узенях не было. Как оказалось, сам Пономарев вплоть до очной ставки с Пугачевым в Москве не видал самозванца и даже ничего о нем не слышал до тех пор, пока не был арестован властями за участие в бунте 1772 года. Что же касается первоначальных показаний, то Иван дал их под пыткой, «не стерпя боли». В итоге разбирательства казака без наказания с оправдательным паспортом выпустили на волю[222].
220
См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 127, 132, 133, 134, 200, 223, 388; О победе отрядов Е. И. Пугачева под Оренбургом // Исторический архив. 1960. № 1. С. 158; Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 215, 216; РГАДА. Ф. 6. Д. 422. Л. 29 об., 31 об., 34; Д. 506. Л. 184об., 284, 290об., 333, 339об., 340; Д. 512. Ч. 1. Л. 94, 202, 202об., 204, 264 об., 271 об., 279 об., 320; Ч. 2. Л. 143 об., 152 об., 153.
221
См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 234; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 254 об., 257, 260.
222
См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 120–122; Емельян Пугачев на следствии. С. 226, 227; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 292 об. — 298; Д. 512. Ч. 1. Л. 315–316 об.