Но знал ли Пугачев о приближении Кара? Как вообще обстояли дела в его лагере накануне важных событий?
После неудачной попытки взять 2 ноября Оренбург штурмом самозванец, разумеется, не оставил надежды захватить город. Уже 4-го числа «государь» вызвал депутата екатерининской Уложенной комиссии от оренбургских казаков Тимофея Подурова (напомним, перешедшего на его сторону под Татищевой крепостью):
— Я намерен к городу посылать казаков на переговорку, чтобы жители, не доводя себя до конечной погибели, сдались мне. Так ты напиши от себя к оренбургскому атаману Василию Могутову да к яицкому старшине Мартемьяну Бородину, чтоб они, если желают получить от меня за противность их прощение, уговаривали городских солдат и казаков, а равно губернатора и всех командиров к сдаче мне города и покорение в мое подданство. Ты их обнадежь, что я, право, им ничего не сделаю и прощу. А если они не сдадутся и мне удастся штурмом город взять, то тогда я поступлю с ними безо всякой пощады. Ты уверяй их в тех письмах, что я точно Петр Третий, да опиши притом и мои приметы, вот какие: верхнего напереди зуба нет, правым глазом прищуривает. Видь ты говоришь, что меня прежде не видывал, так и нельзя тебе знать этих примет, а они меня видали и помнят оные приметы. Да напиши к Могутову и то: разве ты забыл государевы милости? Видь он сына твоего пожаловал в пажи!
Разумеется, Подуров выполнил пугачевское приказание — написал послания Могутову и Бородину, в которых, помимо прочего, по требованию самозванца сообщил «государевы приметы»[332]. У Емельяна Ивановича и впрямь не было «верхнего спереди зуба», и он прищуривал один глаз. Возможно, именно по этим приметам некоторые яицкие казаки еще до восстания признали в Пугачеве «Петра Федоровича»[333].
Однако Пугачеву показалось, что подуровских посланий недостаточно, а потому 5 ноября он приказал Почиталину составить — разумеется, от имени «Петра Федоровича» — указ «во Оренбургскую губернскую канцелярию губернатору к Рейнз-дорпу Ивану Андреивичю и всем господам и всякаго звания людем», а также обращение к Мартемьяну Бородину и его казакам. В этих указах «император» обещал прощение, а казакам Бородина даже награду за подчинение и грозил в случае непокорности, что было обычным делом. Необычным был способ доставки подуровских писем и пугачевских указов в Оренбург. 5 ноября караульные у городовой крепости задержали четырех «казачьих женок», появившихся со стороны Бердской слободы. При обыске у одной из них, Ирины Репиной, нашли зашитые в плечах шубы бумаги. На допросе казачка показала, что эти послания «сняв с нее, Ирины, шубу, сам он, Падуров, зашил во оную против плеч, между крышки и овчины», а на словах приказал ей с товаркой, казачкой Черемухиной, отдать пугачевские указы лично губернатору при Могутове, «а другие два письма велел ему, Могутову, отдать тихонько». Подуров также велел передать на словах Рейнсдорпу и всем оренбуржцам, что им дается четыре дня на размышление, а если по прошествии отведенного времени они не сдадутся, повстанцы «опять зделают приступ». Необходимо лишь добавить, что эти «женки» были не добровольными, а невольными курьершами восставших — они были захвачены бунтовщиками 18 октября вместе с фуражирами, ездившими за сеном[334].
Выше уже упоминалось, что 4 ноября, через день после неудачного штурма Оренбурга, пугачевское войско из-за сильных морозов переселилось в Бердскую слободу, в семи верстах к северо-востоку от губернского города. Поскольку жилья на всех не хватало, «император» приказал около Берды и в самой слободе «на дворах делать землянки», сам же поселился в доме Константина Ситникова, «так как етот дом был из лутчих» и потому «назывался дворцом государевым». Как на следствии вспоминал командир пугачевской гвардии Тимофей Мясников, у «дворца» «на крыльце всегда непременной стоял караул, состоящей из выбранных нарочно для сего лутчих яицких казаков, дватцати пяти человек». Если «царь» куда-нибудь выезжал, то эти казаки «всегда за ним и ездили», а потому «назывались они гвардиею». Поведал Мясников и о некоторых деталях убранства «государева дворца» и пребывания в нем Пугачева: «Покой у него был обит вместо обоев шумихою, по стенам зеркалы и портрет государя цесаревича Павла Петровича, взятой у офицера при разбитии не припомнит которой крепости. Дежурным всегда при нем был из яицких казаков Яким Давилин. В покое с ним никто не начевывал, кроме двух живших у него руских девок, а чьи такия — не знает, и двух мальчиков… которых он называл своими детьми». Одним из них был сын повешенного илецкого атамана Лазаря Портнова, Иван, исполнявший при «императоре» должность «камер-пажа». О втором мальчике известно со слов Мясникова лишь то, что он «взят у отставного яицкого атамана Бородина, живущей у него, неизвестно, чей такой». По всей видимости, следователей заинтересовала и роль «девок», которым позволялось ночевать в покоях самозванца, поскольку о них Мясников заявил: «…показанныя ж девки были у него (Пугачева. — Е. Т.) стряпухами»[335].
332
См.: Документы ставки Е. И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 83, 84; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 175, 175 об.
333
См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 106; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773–1775 гг. С. 39; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 182, 182 об., 288 об., 290, 290 об., 475 об.; Д. 512. Ч. 3. Л. 143 об.
334
См.: Летопись Рычкова. С. 230–232, 243, 244; Документы ставки Е. И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 33;
335
См.: Летопись Рычкова. С. 244; Пугачевщина. Т. 2. С. 112, 142; Показания командира пугачевской гвардии. С. 100; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 86 об., 194, 214, 342 об., 474,474 об.; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1230. Л. 217.