Самовольный отъезд Кара и появление его в Москве вызвали опасные для правительства разговоры. 3 ноября московский главнокомандующий Волконский в письме президенту Военной коллегии Чернышеву сообщал: «Приезд суды господина Кара худые толковании в публике здесь произвел как в положении оренбургских дел, так и ево персоны, что я сердечно сожалею». Через несколько дней Волконский писал Екатерине, что пытается предотвратить подобные толки среди москвичей, уверяя их в том, будто «оренбургские дела» не заслуживают никакого «уважения», а действующая в тех краях «шайка» в скором времени будет уничтожена. Кару же он через обер-полицмейстера повелел никому ничего «предосудительного» «о тамошних делах» не говорить и запретить делать это своим людям. Императрица ответила: «…Аестли на Москве от его приезда болтанья умножилось, то обновите из Сената указы старые о неболтании, каковых много есть и в прежние времена, и при мне уже часто о сем обновлялась память и с успехом»[364].
На первый взгляд, история с самовольной отлучкой Кара выглядит однозначно. И если Екатерина II всё же считала, что генерал не только трус, но и впрямь больной человек, то А. С. Пушкин полагал, что болезнь явилась лишь предлогом для испугавшегося генерала, покинувшего свой пост. Однако ряд историков взяли Кара под защиту. Первым из них был Николай Дубровин: «Чрезвычайные обстоятельства вызвали наказание за поступок, который при других условиях считался делом весьма обычным». Кроме того, по мнению Дубровина, эта отлучка была продиктована отнюдь не трусостью, а нежеланием Кара, человека энергичного, стоять в стороне и смотреть, как разгорается бунт: он якобы «решился ехать в Петербург, чтоб рассеять ложный взгляд на совершающиеся события и сколь возможно скорее усилить свои боевые средства». Что же касается поражения, то в нем, полагал историк, был виноват не генерал, а столичные чиновники, в частности президент Военной коллегии, не оказавший должной поддержки и вообще плохо представлявший себе реальную ситуацию под Оренбургом. По мнению ученого, Кара можно было упрекнуть лишь «в отсутствии сознания, что при тогдашнем положении внутренних и внешних дел появление его в Петербурге будет крайне неприятно»[365].
Однако и сам Дубровин отмечает, что наказание было вызвано чрезвычайными обстоятельствами, а таковыми, как мы помним, было поражение Кара и его самовольный отъезд. Трудно представить, чтобы правительство поблагодарило кого-то за такой поступок. В менее либеральные времена за подобную отлучку могли и вовсе отправить в тюрьму или, чего доброго, на эшафот. Но Кару повезло — он лишь получил отставку, после которой подолгу жил в своих поместьях в Калужской и Московской губерниях, избегая светского общества. Вопреки утверждению А. С. Пушкина, умер Василий Алексеевич не насильственной смертью от рук своих крестьян, а вполне естественной, в своем московском доме, в 76 лет, 25 февраля 1806 года[366].
Новый враг и новый друг
Итак, Кар был отправлен в отставку, а сменил его 44-летний генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков, проявивший себя как на военной, так и на гражданской службе. Военную карьеру Бибиков начал в 1746 году, принимал участие в Семилетней войне, где показал себя не только талантливым военачальником, но и мужественным человеком. В феврале 1762 года он был произведен в генерал-майоры, в 1763–1764 годах усмирял восставших заводских крестьян на Урале, в 1767-м был маршалом (председателем) Уложенной комиссии, в 1771 году возглавлял экспедиционный корпус, сражавшийся против мятежных конфедератов в Польше, и получил чин генерал-аншефа и орден Александра Невского. В июле 1773 года Бибиков был назначен командовать корпусом, который из Польши отправлялся на турецкий фронт, на Дунай, где должен был войти в состав армии генерал-фельдмаршала Румянцева. Однако Бибиков счел это назначение немилостью, поскольку был в крайне неприязненных отношениях с командующим армией, и попросил разрешения приехать в Петербург, где надеялся получить — и получил — новое назначение[367].
Для подавления бунта Бибиков был наделен чрезвычайными полномочиями — императрица приказала беспрекословно подчиняться ему всем местным духовным, военным и гражданским властям. Правительство также командировало в Казань столь необходимые дополнительные силы для борьбы с Пугачевым: Изюмский гусарский полк, располагавшийся тогда в Ораниенбауме, а также 2-й гренадерский и Владимирский пехотный полки, квартировавшие соответственно в Нарве и Шлиссельбурге. Из Петербурга было отправлено шесть орудий, а некоторые части из Польши переводили в Смоленск и Петербург, чтобы в случае надобности двинуть их против Пугачева. Однако Бибиков посчитал, что выделенных сил будет недостаточно, а потому было решено отправить из Кексгольма в Казань Архангелогородский карабинерный полк, а еще двум полкам (лейб-кирасирскому и драгунскому) было приказано прибыть в Новгород и Вязьму. Забегая вперед скажем, что новый главнокомандующий впоследствии, ознакомившись с положением дел, неоднократно будет просить подкрепление, особенно кавалерию[368].
364
Материалы для истории Пугачевского бунта. Бумаги Кара и Бибикова. С. 36, 37; Семнадцатый век. Т. 1. С. 103, 104; Крестьянская война 1773–1775 гг. в России. Приложение. С. 304.
365
См.:
367
См.:
368
См.: Архив Государственного совета. Т. 1.4. 1. С. 442–444; Материалы для истории Пугачевского бунта. Бумаги Кара и Бибикова. С. 38, 39, 41;