Пугачев решительно поддержал это мнение. Вопреки совету Зарубина и Почиталина, Пугачев категорически высказался за движение на городок с отрядом любой численности. Он понимал, что отступать уже поздно и только решительность может спасти дело.
Пугачев понимал также, что период подготовки, переговоров, прощупывания казацких настроений кончился. Начинается восстание. Именно восстание, а не мирный уход на вольные земли.
После того, что произошло на Янке, о мирном уходе уже не могло быть и речи. Предстояло пробиваться к воле силой оружия. Предстояло ввести в борьбу уже не маленькую группу доверенных людей, но все яицкое войско. Надо было провозгласить цели движения.
«Што мы едим к Толкачеву собирать народ? Ну, как народ сойдетца, а у нас писменова ничего нету, штоб могли народу об’явить», рассуждал Пугачев и тут же сделал практический вывод:
— Ну-ка, Почиталин, напиши хорошенечко.
Остановились в поле. Ждали, пока Почиталин писал. Потом он прочитал написанное вслух. Манифест «пондравился больно… и все хвалили и говорили, што Почиталин гораст больно писать».{70}
Приехали на хутор Толкачева. За последние дни Чика-Зарубин показал себя центральной фигурой пугачевского окружения. Он и теперь отправился лично и других людей отправил по хуторам созывать народ к «царю».
Утром на толкачевском хуторе собралось несколько десятков вооруженных казаков, калмыков, татар. Пугачев вышел к собравшимся, привел их к присяге, велел Почиталину ознакомить народ со своим манифестом. С поднятыми руками, в «великом молчании», стараясь не проронить ни слова, слушали пугачевцы. Почиталин читал:
«Самодержавного амператора, нашего великого государя Петра Федоровича всероссийского: и прочая, и прочая, и прочая.
В имянном моем указе изображено Яицкому войску: как вы, други мои, прежним царям до капли своей до крови, дяды и отцы ваши, так и вы послужили за свое отечество мне, великому государю императору Петру Федоровичу. Когда вы устоити за свое отечество, и ни истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей ваших. Будити мною, великим госудрям, жалованы: казаки, и калмыки, и татары. И каторые мне, государю амператорскому величеству Петру Федаравичу винныя были, и я, государь Петр Федаравич, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершин и до усья и землею, и травами, и денежным жалованьям, и свинцом и порахам, и хлебным провиянтам.
Я, велики государь амператор, жалую вас Петр Федаравичь 1773 году синтября 17 числа».{71}
Чтение кончилось. Манифест понравился толпе.
— Поведи нас, государь, куда тебе угодно, мы вам поможем, — раздались восклицания.
По приказу Пугачева развернули знамена, прикрепили их к копьям, сели на коней, двинулись к Яицкому городку. Впереди ехали знаменосцы, за ними Пугачев со свитой, в некотором отдалении — отряд первых пугачевцев.
Начался новый этап в жизни безвестного простого казака из станицы Зимовейской. Началось пугачевское восстание.
СИЛЫ ВОССТАНИЯ
На какие силы опиралось восстание, руководимое Пугачевым?
Во-первых, на яицких казаков, — смелое, свободолюбивое племя. С детства приученный скакать на коне и владеть оружием, привыкший с юности переносить трудности военных походов, яицкий казак в силу всей своей жизненной обстановки привыкал к тяжелому труду и лишениям, закалявшим тело и душу. Двенадцатилетний казаченок уже сопутствовал отцу, брату в рыбном промысле.
Нелегка рыбная ловля на Яике-«Горыныче» и на Каспии. Надо жить в раскинутых на льду войлочных шатрах, плохо защищающих от вьюг и метелей. Нужно работать в ледяной воде, проруби, быть готовым, что отколовшаяся льдина унесет в море. Надолго покидали казаки родные жилища, уезжая на «плавни», рыбную ловлю.
На «плавне» казак переносил и полуголодное существование и напряженный, изнурительный труд. На зимнюю ловлю отправлялись ватагами до трех тысяч человек. В этих экспедициях вырабатывалась привычка к совместным действиям, к взаимопомощи.
На Янке была распространена охота за сайгаками Дикими козами. Охота за этим чутким и быстрым животным — утомительное и трудное занятие. Нужно метко стрелять, терпеливо сносить жажду, страшный зной и духоту. Нужно ползать долгие часы на животе, не поднимая головы, ни на волос не отделяясь от земли, иметь бесконечное терпение и несгибаемую выдержку. Как характерно, что Чика-Зарубин и другие ближайшие сподвижники Пугачева — отменные «сайгачники». Сам Пугачев проводил долгие летние дни на Таловом умете, охотясь за сайгаками; поздно вечером, усталый, перепачканный кровью, он возвращался домой.
В походах, на «плавне», на охоте, в совместном труде и общих лишениях вырабатывались характеры сильных телом и крепких духом яицких казаков. Именно они первыми подали сигнал к восстанию. Их требования имеют общие черты с требованиями задавленных крепостным гнетом крестьянских масс, но отличаются и своими специфическими чертами. Когда Пугачев в первом — манифесте жалует денежным жалованьем, свинцом, порохом и хлебным провиантом, он выражает в основном казацкие нужды, которых также нельзя было удовлетворить без борьбы с крепостническим строем. Но уже в этом первом манифесте видны мотивы, выходящие за пределы чисто казацких интересов, смыкающиеся с общими чаяниями закрепощенных крестьянских масс. Обещание пожаловать и рекою, и землею, и травами поднимало на борьбу с крепостническим режимом весь порабощенный русский и нерусский крестьянский люд царской феодальной монархии.
Основное в восстании Пугачева — это крестьянский протест против крепостной неволи, достигшей в XVIII веке наибольшей тяжести. Помещик сделался почти безграничным властелином крепостных душ. Сама Екатерина II свидетельствовала, что «землевладельцы делают все, что им заблагоразсудится» кроме смертной казни, которая им запрещена.{72}
Помещики получили право ссылать крестьян в Сибирь за разные «предерзостные поступки», отправлять их на каторгу на любой срок. Крепостные окончательно лишились прав юридических лиц: они не могли покупать недвижимость, брать подряды и откупа, заводить суконные фабрики, обязываться векселями и вступать в поручительство.
В 1767 году вышел знаменательный указ. Ссылаясь на «разглашения злонамеренных людей, рассевающих вымышленные ими слухи о перемене законов», он предписывал крестьянам «подобным сему ложным разглашениям ни под каким видом не верить», «иметь к помещикам своим должное повиновение и беспрекословное во всем послушание», и запрещал крепостным под страхом наказания кнутом и отправки в Нерчинскую бессрочную каторгу подавать жалобы на помещиков.{73}
Сама императрица любила говорить о свободе, писать пространные письма французским философам-просветителем, клеймить рабовладение, оплакивать горестную участь крепостных. Это нисколько не мешало Екатерине II подписывать крепостнические законы и раздавать десятки тысяч десятин земли и крепостных людей своим многочисленным фаворитам-любовникам.
Крепостническая практика царицы находила себе «идеологическое подтверждение» в писаниях ее придворных — А. П. Сумарокова и других. «Потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность или потребна клетка, — восклицал Сумароков, — и потребна ли собаке, стерегущей мой дом, цепь? Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако, одна улетит, другая будет грызть людей… Свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна».{74}
Рост крепостного права шел рядом с общим ростом крепостного хозяйства. Углубление общественного разделения труда, рост промышленности и связанное с ним увеличение численности неземледельческого населения, усиливающийся спрос на сельскохозяйственное сырье за границей, — открыли перед помещиком-крепостником более широкие, возможности сбыта сельскохозяйственного сырья внутри страны и за границей. Выросла потребность в капиталах, единственным источником которых был, в конечном счете, все тот же крепостной мужик. Это он должен был прокормить помещика, его родню, дворню. Это за счет его рабского труда можно было воздвигать роскошные дворцы на манер Версаля, культивировать парки на манер английских. Утонченные цветы французской культуры пересаживались на крепостную российскую почву и выращивались на мужичьем трудовом поту.