От заводчика не отставал помещик. Об’ектом колониального грабежа был не только Урал. Мордва и чуваши Пензенской и Саратовской провинций поручили своему депутату в Уложенную комиссию сказать о своем насильственном разорении с приходом русских помещиков, захватывающих их земли и их имущество. Им приходилось занимать деньги, отдавая залог жен и детей, которых они часто не могли выкупить. Обращались в суд с исками против помещиков-захватчиков — «и те судьи из наших жительств забирают много людей, человек по десяти и по двадцати и по тридцати и сажают нас в приказ и в тюрьму, и бьют немилостиво, и морят нас бедных месяца по два и по три и по году и приневоливав безвинно мириться».{100}
Чуваши Кинярской волости, Чебоксарского уезда, писали в ту же комиссию: «Илья Яковлев сын Сергеев чинит нам великие разорения и обиды. Во-первых похваляется нашей деревни Мурзановой все дворы сжечь». Затем Сергеев захватил чувашскую землю и мельницу, его дворовые люди скосили чувашские покосы. Чувашское население волости было полностью разорено. Жалобы на помещичьи захваты шли от ясашных крестьян Симбирского и Сызранского уездов, от татар Пензенского и Саранского уездов. Татары Казанского уезда писали — помещики «чинят неописанные и изнурительные разорения так бесчеловечно, что многие наши служилые мурзы и татары… принуждены уже дворишек своих лишиться и оставить жалованную землю и выйти в другие места».{101}
Рука об руку с заводчиком и помещиком шло правительство, с его хищными, неистощимыми на грабительские выдумки чиновниками. Жители татарских, башкирских, чувашских, марийских деревень должны были содержать военных и штатских служителей, предоставлять подводы и проводников. Все это бесплатно, «а если кто из нас за оные подводы и за с’естные припасы и конские корма будет требовать платы, то за то бьют немилостиво».
Темных и забитых людей таскали по судам, ни за что ни про что держали подолгу под караулом, отрывали для судебной волокиты от полевых работ, обременяли рекрутчиной и податями. Взяточничество, парившее в российских судах, незнание русского языка, законов и судебных порядков делало коренное население совершенно беспомощным.
Рядом с помещиком шел православный поп. Иногда он даже прокладывал дорогу первому. Дело в том, что по закону запрещалась или чрезвычайно затруднялась покупка православным земли у «иноверца».
Приобщая не-русские народы к свету «веры христовой», поп открывал дорогу для «покупки», грабежа «иноверческих» земель. Крещеным давались податные льготы, зато некрещеные должны были платить подати не только за себя, но и за новокрещенных.
Миссионеры ездили по деревням, требовали денег, провизию, пушнину. Они требовали от «обращенных», не владевших русским языком, знания молитв наизусть; те не могли выполнить такого требования, тогда попы запугивали «их новокрещен, якобы за непонятие и особливое упрямство взятием и содержаньем в городе для оного обучения под караулом». Впрочем от миссионерской тюремной педагогики можно было откупиться достаточной мздой. Перед поездкой по новокрещенным селениям проповедники намечали себе предварительно жертвы из состоятельных людей, заходили к ним в дома и, улучив минуту, перевертывали висевшие в передних углах иконы вниз головой, в постные дни клали тайком в пищу мясо, «а после зделая привязку, якобы они новокрещены законопреступники», угрожали арестом. Дело кончалось взятками деньгами или натурой.
Правительство издало в 1740 году указ о подготовке из детей коренного населения попов и миссионеров. В Казани, в Цивильске, в Царевококшайске открыли соответствующие школы. Школьные смотрители снабжали детей гнилой мукой, протухлым мясом, вонючей рыбой. От такой недоброкачественной пищи ученики болели и часто умирали. И только взятка могла освободить от подобного обучения. Наряду с миссионерскими школами правительство открывало кое-где и светские школы. Тем и другим ставились откровенно обрусительные цели.
Те, кто не желали креститься и не имели средств, чтобы дать взятку, при известии о близком визите миссионеров разбегались в леса. Горькая участь ждала упорствующих. «Не чрез проповеди слова божия оных приводили в закон, но совершенным разорением, а именно: окны и двери рубили, печи и трубы ломали, били плетьми без всякого милосердия и сему подобные дела делили, что с монашеским и священным чином нисколько не согласно».{102}
Только взятка могла избавить от издевательств и разорения.
Всепроникающая взятка! Без нее нельзя было хоронить покойника, жениться, крестить детей. Вымогали все: попы, монастырские служки, высшие и низшие духовные чины. Вымогали под любым предлогом, а то и без всякого предлога. Монастыри требовали, чтобы новокрещенные деревни снаряжали людей на монастырские работы. Люди побогаче откупались, люди победнее работали, их держали в монастырях под караулом и обобранных отпускали домой. Монастыри устанавливали регулярные натуральные и денежные сборы: подушную подать за монастырских служек платили «иноверцы», приобщенные к вере православной.
Судебные чиновники без взятки и шагу не делали. Брали за написание челобитной, заставляли ее многократно переписывать и каждый раз опять брали деньги, мариновали подолгу дела — «без денег не только сему бедному человеку помочь, но и говорить не хотят».{103} Кончалось дело тем, что челобитчики, «живучи долгое время в городе, проевши не только деньги, но и последнего платья лишившись, отступись от дела, в жительства свои возвращались».{104}
Колониальное хищничество угнетало бедных и богатых, но, конечно, далеко не в одинаковой степени. В своей колониальной политике царизм учитывал социальную диференциацию в среде народов колоний, пытался — и небезуспешно — опереться на национальные верхи, обрушивая всю тяжесть колониального гнета на бедноту. Общественное расслоение приуральских народов имело очень большое значение в ходе пугачевского восстания, определило некоторые особенности участия различных групп в борьбе.
Основном занятием башкир было скотоводство. Меньшее значение имели земледелие, охота, пчеловодство, рыболовство, разработка горных богатств Урала.
Среди башкир вполне определенно наметились различные социальные группы. Вершину общественной пирамиды занимала феодальная знать — тарханы. Они являлись полными распорядителями земельных угодий, которые формально являлись собственностью рода. Самодержавие поддерживало тарханов, утверждало и расширяло их привилегии и насаждало новых тарханов из среды богатых башкир и тех элементов, на кого можно было рассчитывать опереться при реализации колониальных планов. Тарханы освобождались от налоговых обложений, имели ряд служебных привилегий и льгот. Ниже тарханов стояли батыри. Они также принадлежали к феодальной верхушке, но не были свободны от налогов. Тарханы и батыри владели сотнями голов скота, вели значительную торговлю, имели большие капиталы, раздавали ссуды под ростовщические проценты.
Башкирские феодалы эксплоатировали крепостную и полукрепостную массу бобылей и тептярей, рекрутировавшихся либо из разорившихся башкир, либо из татар, чувашей, удмуртов, пришедших в Башкирию из заново закрепощаемых районов Поволжья и Прикамья. Бобыли и татары жили на чужой земле, платили владельцам ее оброк, несли ряд повинностей. Более свободными были мещеряки, платившие башкирам-вотчинникам определенные оброчные платежи за пользование землей.
Еще более развитые феодальные отношения наблюдались у татар. Татары-помещики владели большими площадями земель, эксплоатировали труд крепостных. Самодержавие поддерживало татарских феодалов еще больше, чем башкирских. Оно закрепляло за ними их исконные владения, жаловало им земли с сидящими на них людьми, возводило богатых землевладельцев в дворянское достоинство.