Татищева крепость считалась важнейшим опорным пунктом Яицкой линии, в ней были значительные военные припасы и большой гарнизон. Как только Пугачев приблизился к крепости, калмыки из правительственного отряда перебежали на его сторону. Высланная из Татищевой команда частью сложила оружие, частью была перебита, а сотник Падуров вместе со своими казаками при первых же выстрелах перешел к восставшим. Но взять крепость лобовой атакой не удалось. Тут Пугачев обнаружил свою обычную сообразительность и умение использовать различные обстоятельства. У крепостной стены, стояли стога сена. Ветер дул в сторону Татищевой. Пугачев приказал зажечь сено. Огонь охватил ближайшие строения, а за ними — бревенчатую крепостную ограду и жилые дома. Солдаты бросились тушить пожар, пугачевцы ворвались в крепость и захватили ее. Пленные солдаты поклялись служить Пугачеву. Помимо людей, победителю достались деньги» продовольствие, большой склад амуниции и несколько хороших пушек.
Капитан-поручик Маврин очень удачно об’яснил причину, по которой Пугачеву «брать… их [крепости] столь легко можно было, как грибы». «А хотя, — говорит Маврин, — в них, в каждом [городке] и были воинские команды, но только одно название, а душа, коя должна быть в том звании, давно на небесах, следственно не близко, а вселить оную надобно». Дело в том, «что все командиры в оных местах имеют свои хутора и живут помещиками, а они [казаки и солдаты] — их данники. Крепости же одно только название имеют, а чем были ограждены, давно сгнило и в развалинах».{111}
Маврин прав. Однако он не учитывает того важного обстоятельства, что правительственные командиры действовали в первые месяцы восстания бездарно и трусливо, тогда как стоявший во главе бунта простой казак показал себя опытным военачальником, стремительным и энергичным, знающим слабые стороны противника, отлично распознающим друзей в стане врагов, умеющим привлечь первых и беспощадно расправиться с последними.
Из Татищевой крепости можно было итти либо на Казань, а оттуда к центрам империи, либо через Чернореченскую крепость на Оренбург. Власти больше всего боялись первого. Рейнсдорп с ужасом думал, что Пугачев пойдет в Казанскую губернию «помещичьими жительствами, преклоняя на свою сторону крестьян и обольщая их дачею вольности». Поход на Казань в глубь России означал бы удар в самое сердце дворянской монархии. Движение на Оренбург, в лучшем случае, означало бы только удар по важному, но все же окраинному пункту.
Выбор пал на Оренбург. В этом, как и в дальнейших событиях под Оренбургом, сказалась ограниченность пугачевского движения, характерная для всех крестьянских движений крепостной эпохи. Оренбург — центр дворянского господства на востоке казался казакам основным источником зла. Из Оренбурга приезжали чиновники-лиходеи, шли указы, покушавшиеся на казацкие вольности. Оренбург давил и душил коренное население. Правда, за Оренбургом стоит еще Петербург, но столица так далеко, что существование ее представлялось довольно смутно. Главное — взять Оренбург, остальное приложится.
Пугачеву казалось, что взятие Оренбурга означает решительную победу. «Я Оренбург скоро возьму и так до Питера дойду беспрепятственно».{112} «Погодите, детушки, трохи — уговаривал он малодушных, — вот как Оренбург сдастся! Он уже теперь на последней веточке трясется. А как Оренбург возьму, то всех вас распущу».{113}
Позднее, когда осада Оренбурга затянулась, Пугачев хотел уйти из-под города с верными яицкими казаками на Яик. Но башкиры не пустили. Они еще больше, чем казаки, видели в Оренбурге источник всех зол. Башкиры напомнили Пугачеву его обещание, взяв Оренбург, «сделать, чтоб губернии не быть и чтоб мы были оной неподвластны»{114} и категорически заявили, что никуда его не пустят, пока он неисполнит своего обещания. Такого же мнения были и киргизы: «Только бы нам Оренбург взять, а прочие места все противу нас стоять не могут и все нам подрушны».{115}
К тому же Пугачеву казалось, что если не удастся захватить Оренбург, можно будет отступить и осуществить первоначальный план побега в Турцию или Иран.
После Татищевой была взята Чернореченская крепость. Здесь Пугачева ждал тот же дружеский прием казаков с хлебом-солью. В Чернореченской Пугачев приказал повесить капитана Нечаева за жестокое обращение с дворовой девушкой. Ее не только избавили от мучителя, но определили в стряпухи к Пугачеву.
От Чернореченской до Оренбурга оставалось двадцать восемь верст. Но Пугачев не торопился. Для захвата такой грозной крепости было еще мало сил. Пугачев энергично увеличивает свою армию. Он повернул влево от Оренбурга и степью пошел к татарской Сертовской слободе. По дороге громили хутора, в том числе хутор оренбургского губернатора Рейнсдорпа. Не пощадили и церковь: образа, писанные на холсте, приспособили в качестве потников под седла, в уста распятого Христа вколотили гвоздь.
В Свитовской слободе Пугачева ждала пышная встреча. На площади был разостлан ковер и поставлено парадное кресло. Двое татар подхватили избавителя под руки и помогли ему сойти с лошади. Толпа восторженно пала на колени перед Пугачевым. Люди целовали ему руки. Овчинников и другие казаки, а также татары посоветовали Пугачеву обратиться к башкирам с манифестом.
Первого октября свитовский татарин ускакал в Башкирию с написанным по-татарски манифестом. Сколько в этом манифесте такта и знания жизни тех, к кому он обращен! Императорский титул весьма многословен и пышен. Весь стиль, торжественный и витиеватый, учитывает вкус слушателей и читателей мусульман. За верную службу «Петру Федоровичу» манифест обещал: «Отныне я вас жалую землями, водами, лесами, рыбными ловлями, жилищами, покосами и морями, хлебом, верою и законам вашим, посевом, теплом, пропитанием, рубашками, жалованием, свинцом, порохом и провиантом, словом всем тем, что вы желаете во всю жизнь вашу. И будьте подобными степным зверям!»{116}
Последняя фраза особенно привлекательна для степных скотоводов и охотников. Но пугачевцы учитывали, что настроения башкирских верхов еще не определились, что они, может быть, не склонны к решительному выступлению против императрицы. Поэтому манифест рассыпается в похвалах Екатерине II и призывает служить и ей. Важно так или иначе вовлечь башкирских старшин в борьбу, не отпугнуть их с самого начала чересчур решительным воззванием.
Второго октября Пугачев направился к Самарскому городку. Максим Шигаев с отрядом в тридцать казаков поехал вперед. Он собрал народ у станичной избы, познакомил собравшихся с заранее приготовленным указом о верности «императору». Толпа отправилась за околицу встречать Пугачева. Впереди шел поп с крестом, дьячок с образом старики с хлебом-солью. Разостлали кошму, поставили на ней стол, стул. Показался Пугачев. Все сняли шапки, пали на землю. Станица встретила казака звоном церковных колоколов, молебном.
Дни протекали не только в торжественных встречах, молебнах, речах, казнях ненавистных комендантов, офицеров. Забота об увеличении и укреплении своей армии не оставляла Пугачева. Он слал коренному населению манифест за манифестом. Указы писались по-арабски, ирански, турецки, татарски. Иногда они представляли собой смесь из нескольких наречий. На местах манифест переводили на родной язык, снимали с него копии, распространяли по селениям, кочевьям. Пугачев посылал «как гостинец» поздравления «башкирской области старшинам, деревенским старикам и всем малым и большим». Он звал: «Заблудшие, изнурительные, в печали находящиеся, по мне скучившиеся, услыша мое имя ко мне итти… без всякого сумнения идите. Всех вас пребывающих на свете освобождаю и даю волю детям вашим и внучатам вечно».{117}