Когда все было готово, Пугачев спустился в галлерею, сам поставил зажженную свечу на бочку с порохом и удалился. Раздался взрыв. Осаждающие с остервенением пытались взобраться по лестницам на вал, но картечный и ружейный огонь заставлял их отступать. Штурмующих осыпали горячей золой, обливали кипятком, и десятичасовой штурм кончился неудачей.
Пугачев вернулся в Берду, распорядившись о новом подкопе. Перед от’ездом он предложил яицким казакам выбрать атамана. Предварительно Пугачев опросил многих о желательной кандидатуре. Остановились на казаке Никите Каргине. Пугачев познакомился с ним, собрал на площади казаков, сказал, что они вольны выбрать себе в атаманы, кого угодно, вольны и сместить атамана, если он не оправдает их доверия. В атаманы выбрали Каргина. Перфильева и Фофанова — в старшины.
Пугачев пробыл в Берде недолго. Он боялся доверить кому-либо минные работы и вернулся в Яицкий городок. Галлерею по распоряжению Пугачева рыли зигзагами — он опасался, что защитники Яицкой крепости выйдут подкопом навстречу повстанцам. Работы производились крестьянами ходившими на Яик со всех концов России искать работы. В назначенный день — 19 февраля 1774 года последовал взрыв, и все же крепость взять не удалось.
В Яицком городке Пугачев женился на дочери казака Кузнецова Устинье. Он познакомился с ней на «девичнике». Устинья понравилась ему как «девица хорошая и постоянная». Женитьбу обставили по всем, как казалось Пугачеву, царским правилам: со сватами и свахой, с богатыми подарками невесте и ее родным, с торжественным венчанием в церкви при огромном стечении народа, с ружейным салютом и весельем.
Однако Устинья вышла за Пугачева неохотно, — она сомневалась в его царском происхождении. Она прямо говорила мужу: «Ты меня обманул и заел мою молодость, ибо ты — человек старой, а я молодиохонька»{150}. Пугачев обещал, что, вопреки раскольничьему обычаю, он в угоду жене сбреет бороду и будет казаться моложе. Устинья упрекала Пугачева, что он женился на ней, имея жену в Петербурге. Пугачев отвечал: «Какая она мне жена, когда с царства сверзила! Она мне злодейка… жаль только Павлушу, потому что он законный мой сын. А ее как бог допустит в Петербург, то срублю из моих рук голову»{151}.
Пугачев скоро уехал, поместив молодую жену в лучшем доме городка и приставив к ней «придворный штат». Из Берды Пугачев посылал Устинье много подарков, писал письма, но к делам восстания не допускал.
Женитьба «императора» на простой казачке, да еще при жизни «жены-императрицы», заставила многих усомниться в императорском звании Пугачева. Сомнения и колебания находили питательную почву и в том, что война явно затягивалась. Ни один крупный правительственный центр не был взят, а Берда испытывала острый недостаток в продовольствии. С Волги и Заволжья шли дурные вести, и на тамошний хлеб нельзя было больше надеяться.
Пугачевская «военная коллегия» потребовала от находившегося на Воскресенском заводе Якова Антипова присылки провианта и отправила Хлопушу к Илецкой защите, где, по слухам, имелось много хлеба.
В начале февраля Хлопуша выступил из Берды с отрядом из заводских крестьян. Он взял Илецкую защиту, гарнизон которой перешел на его сторону, освободил арестованных и ссыльных, выдал им хлеб и одежду, «так как многие из них не имели рубах», и влил их в свой отряд. Захватив в крепости «несколько хлеба», немного денег и пять пушек, Хлопуша вернулся в Берду и доложил Пугачеву о своих действиях. Пугачев выразил недовольство тем, что Хлопуша оставил в Илецкой защите часть провианта и отряд казаков. Он допытывался — надежен ли капитан, которому Хлопуша доверил команду над крепостью, тщательно ли расспросил он жителей о нем. Хлопуша успокоил своего подозрительного к офицерам начальника. Тогда Пугачев стал беспокоиться о другом. «Не обидел ли ты его, и не отнял ли чего ис пажити? — спросил он. «Ничего не сделано», — ответил Хлопуша{152}.
Несмотря на несомненный упадок настроения, Пугачев был уверен в победе и зло насмехался над «увещевательными» письмами Рейнсдорпа. Ответ на одно из очередных посланий оренбургского губернатора исполнен того народного красноречия, которое так восхищало Пушкина в пугачевских манифестах.
«Оренбургскому губернатору, — гласил ответ, — сатанину внуку, дьявольскому сыну! Прескверное ваше увещание здесь получено, за что вас, яко всескверного общему покою ненавистника, благодарим… Ведай, мошенник, да и по всему тебе, бестии, знать должно, — сколько ты ни пробовал своего всескверного счастья, служишь единому твоему отцу сатане. Разумей, хотя ты по действу сатанинскому во многих местах капканы расставил, однако ваши труды остаются вотще, а на тебя здесь хотя на ворованных не станет петель, а мы у мордвина хотя гривну дадим, да на тебя веревку свить можем». Дальше Рейнсдорпу советовали сдаться «всемилостивейшему монарху», который озирает свои армии, «аки орел поднебесный». Злая издевка над голодающим Оренбургом звучит в заключительной фразе ответа — «а здесь не безызвестно, что вы и мертвечину в честь кушаете!»{153}
Пугачев не понимал, что судьба Оренбурга решалась вовсе не в Берде, что слишком затянувшаяся осада парализовала главные силы восстания, обрекла их на пассивность. Правительство со всех сторон двинуло крупные силы. 14 февраля, как отмечено, пал Бузулук. В Сорочинской крепости, между Бузулуком и Оренбургом, собралось много пугачевцев. Авангарды повстанцев находились в Тоцкой крепости и деревне Пронкиной. Пугачев выступил на помощь своим. Майор Елагин занял Пронкину. Ночью 6 марта, в метель и бурю, после стремительного тридцатисемиверстного перехода, Пугачев обрушился на правительственные войска. Казалось, победа была уже на его стороне. Но Елагин получил подмогу, и пугачевцам пришлось отступить, оставив Пронкину деревню, Сорочинск и Тоцкую крепость.
Оставив в Берде часть своих войск под командой Шигаева, Пугачев отправился в Татищеву крепость. Эта крепость была очень важным стратегическим пунктом: она прикрывала пути в Оренбург, Илецк и Яицкий городок.
Пугачев понимал, что предстоит решительное сражение с правительственными войсками. Он придумал оригинальный способ укрепления: приказал насыпать снег у крепостных стен, облить его водой и превратить таким образом в ледяной вал. Пугачев сам расставил пушки, сам назначил к ним канониров, сам направил дула пушек туда, откуда можно было ждать вражеское войско, шедшее под командой князя Голицына. Он измерил расстояние до различных пунктов перед крепостью, и колышками обозначил предельные поражаемые пункты.
Затем Пугачев собрал бойцов, призвал их к стойкости и мужеству, приказал соблюдать полную тишину, спрятаться и открыть артиллерийский огонь лишь тогда, когда правительственные войска подойдут на пушечный выстрел.
…В крепости все замерло. Вражеский разъезд из трех казаков приблизился к крепостным стенам. Стоявшие за воротами Пугачев, Овчинников и Арапов выслали навстречу разъезду бабу с хлебом и солью. Ей поручили сказать, что в крепости никого нет, что население ждет Голицына. Но казаки заметили за валами вооруженную толпу и ускакали. Пугачев с Овчинниковым бросились в погоню и одного казака захватили в плен.
Настал день 22 марта.
Артиллерийская перестрелка открыла сражение. Канонада продолжалась четыре часа. Голицынским пушкам отвечали тридцать пугачевских орудий.
Пугачев сделал стремительную вылазку из крепости. «Братцы-солдаты, — кричали пугачевцы, — что вы делаете? Вы идете драться и убивать свою братию…»
Повстанцы дрались отчаянно. Несколько часов с переменным успехом длился бой перед крепостью.
Пугачев не заметил обходного движения противника, стремившегося окружить город и крепость и отрезать осажденным путь к отступлению. Численное и военно-техническое превосходство правительственных войск было очевидно. Надо было спасать себя и своих сторонников от плена. Овчинников убеждал Пугачева:
— Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занята.
— Хорошо, я поеду, — ответил Пугачев. Но он думал не только о себе. — Но и вы, — продолжал он, — смотрите ж, коли можно будет стоять, так постойте, а коли горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтоб не попасться в руки{154}.