Восстание потерпело поражение. Иначе и не могло быть. «Крестьянские восстания могут приводить к успеху только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями, и если рабочие руководят крестьянскими восстаниями. Только комбинированное восстание во главе с рабочим классом может привести к цели»{196}.
В эпоху пугачевского восстания еще не было пролетариата. Принявшие столь решительное участие в борьбе уральские рабочие не были пролетариатом: они не обладали личной свободой и ничем не отличались от крестьянства, частью которого они в сущности являлись.
Восстание было стихийным и очень плохо организованным: восставшие боролись беззаветно, храбро, ими двигала огромная ненависть к эксплуататорам, но отсутствовал твердый, единый направляющий центр. «Военная коллегия» Пугачева, отдельные пугачевские командиры пытались ввести некоторый порядок и дисциплину, но не могли направить разлившуюся реку народного гнева в определенное русло.
Восстание было раздробленным. Имелась связь между Пугачевым под Оренбургом, Зарубиным под Уфой, Белобородовым под Екатеринбургом, но связь очень слабая, и пугачевские командиры действовали самостоятельно, на свой страх и риск. Эта раздробленность видна особенно отчетливо в последний, послеказанский период борьбы, достигшей в это время высшего напряжения и размаха. Боролись отдельные крестьянские отряды, восставали отдельные деревни при полном отсутствии единого руководящего центра. Отсюда и разногласия в лагере восставших.
Это было крестьянское восстание небывалого размаха, но со всеми чертами крестьянской ограниченности, обусловившей и многие военные ошибки Пугачева. Он долго, слишком долго сидел под Оренбургом и этим позволил правительству собраться с силами. После Казани Пугачев двинулся вниз, а не на Москву, хотя дорога в центр империи была плохо защищена, хотя крестьянские массы центральных губерний готовы были восстать по первому зову.
Восстание не имело постоянной армии. Более или менее твердым ядром являлись только яицкие казаки. Но их было немного. Преобладала текучая масса, обновлявшая свой состав после больших поражений, после Татищевой, после Троицкой, после Казани. Восстание началось с выступлений казаков и нерусской бедноты, немного позже едва ли не важнейшую роль играли в нем приписные крестьяне и работные люди уральских заводов. После Казани Пугачев лишился башкир, не пошедших за ним в Поволжье, остался без заводских людей. На смену пришли помещичьи крепостные, однодворцы, государственные и церковные крестьяне, крестьяне других национальностей Приволжья. Текучесть повстанческой армии в этот последний период выступила еще резче.
Возможность каждый раз обновлять свою армию — источник огромной силы Пугачева; но в этом вынужденном обновлении заключался и источник его слабости. Текучую армию невозможно дисциплинировать и организовать.
На стороне правительства было превосходство постоянной регулярной армии. Правительственные войска были неизмеримо лучше вооружены, чем пугачевские. Огнестрельного оружия — пушек и ружей Пугачеву не хватало. Башкирские луки и стрелы, крестьянские дубины, косы, заостренные колья, а то и вовсе безоружные крестьянские руки не могли противостоять огню правительственных частей.
Подавив восстание, правительство приступило к расправе. Станица Зимовейская — родина Пугачева была переименована в Тетвинскую, река Яик — колыбель восстания — в Урал, Яицкий городок — в Уральск, а мятежное Яицкое казацкое войско должно было отныне называться Уральским. Наряду с этими агитационными мероприятиями правительственные органы занялись и наиболее действенными средствами расправы.
Карательные команды хватали людей по дорогам, отправляли в ближайшие города, битком набивали ими тюрьмы и подвалы казенных зданий. Кровавая инструкция Панина предписывала ловить повстанцев и казнить их «по христианскому закону… отрублением сперва руки и ноги, а потом головы, и тела класть на колоды у проезжих дорог».
Жители мятежных селений обязывались выдавать зачинщиков, в противном случае каждому третьему угрожала смертная казнь. В восставших деревнях ставились виселицы, колеса, глаголи. На виселицах за шею, на глаголях за ребро вздергивали «возмутителей и зачинщиков», под виселицами и глаголями пороли сотни и тысячи крестьян.
Захваченных пугачевцев Панин разбил на группы. Он приказал пугачевских командиров казнить «и проклятые их тела положить по всем проезжим дорогам, затем оставших всех без изъятия пересечь жестоко плетьми и у пахарей, негодных в военную службу, на всегдашнюю память злодейского их преступления урезать по нескольку у одного уха», дворовых же людей, «яко не привязанных землею к собственным домам», отправлять на каторгу.
Инструкция выполнялась строго. В местах, охваченных восстанием, действовали отряды карателей. Они устраивались у крестьян на постой, грабили, насильничали, вымогали взятки, пороли, вешали. Правительство опасалось даже, что в результате такого усмирения крестьяне окажутся не в состоянии платить подати. По всем околицам сотен селений стояли виселицы, колеса, глаголи; на них «значились долгое время» тела казненных. Казнили и пороли на Урале и в Приуралье, на Волге и в Поволжье, в Оренбурге и Екатеринбурге, в Самаре, в Пензе и в Казани, в Симбирске, Саратове и Царицыне, во всех населенных местах и по дорогам.
Пугачева казнили в Москве.
От Яицкого городка всю дорогу его конвоировал Суворов с двумя ротами пехоты, двумя сотнями казаков, при двух пушках. В Симбирске Пугачева встречал Панин. Вождь восстания отвечал на вопросы усмирителя «очень смело и дерзновенно».
Пушкин привел замечательный диалог между двумя главнокомандующими — правительственным и повстанческим.
— Кто ты таков? — спросил он (Панин) у самозванца.
— Емельян Иванов Пугачев, — отвечал тот.
— Как же смел ты, вор, называться государем?
— Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я вороненок, а ворон-то еще летает{197}.
Вряд ли подобный диалог имел место в действительности, но предание это хорошо передает пугачевский характер — независимый и смелый.
Не менее выразительно звучит разговор Панина с Пугачевым в народном предании:
Сиятельный, изящно воспитанный граф отпустил безграмотному казаку несколько вульгарных пощечин и кинул его в тюрьму. Там он сидел со скованными руками и ногами, прикованный железным обручем к стене. Но даже в таком беззащитном виде Пугачев был страшен правительству. В камере безотлучно находились трое караульных без ружей и с необнаженными шпагами: боялись, что Пугачев может выхватить ружье и перебить охрану.
Арестованного кормили пищей, «подлым человеком употребляемою», и снабдили такой же одеждой. Чиновным и богатым людям демонстрировали пленника в натуре, простому же народу показывали портрет Пугачева, который был потом сожжен под виселицей, на эшафоте.