В глубине души я жалела его за то, что у него не было своих детей, чтобы изводить их с помощью дисциплины (ну ладно, ладно, не так уж я его и жалела), но мне было семнадцать лет, и я считала себя слишком взрослой, чтобы выслушивать указания на каком поезде ехать и к какому часу возвращаться домой. К тому же я не могла понять, почудилось ли мне это или он и в самом деле становился все строже и строже с тех пор, как я познакомилась с Джулианом.
Общаясь с Джулианом, я чувствовала себя так, словно оказалась без присмотра в кондитерской лавке. Кожа у него была такого карамельного оттенка, которого просто не бывает у англичан из Европы, учитывая, в каком климате они живут. Прядь медовых волос падала ему на глаза цвета рома. Я любила покусывать его губы, невероятно пухлые, бледно-розовые и нежные, как рахат-лукум. Имея в виду дихотомию размеров пениса в изложении моего одноклассника Джеффри Смизерста, я предполагала, что у Джулиана он скорее длинный и тонкий. Но в реальности это было совсем не противно. Вовсе нет. На ощупь он оказался мягкий, как марципан, а по цвету похож на шляпку гриба. А еще он мог неожиданно менять форму.
Как-то раз во второй половине дня, в спальне Джулиана, когда я довольно долго забавлялась этой чудесной игрушкой, она испугала меня, оставив на моей ладони теплую лужицу. Лужица была немного похожа на желе или на сливки, а на зубную пасту совсем не похожа. Я принялась гадать, ожидают ли меня впереди и другие столь же неожиданные сюрпризы. О да!
В похожем на бордель кинотеатре с бесформенными пуфами и диванами вместо кресел наши руки и ноги сплелись в единое целое, я почувствовала на своем языке язык Джулиана и задрожала. Но это не была та холодная дрожь, от которой кожа покрывается мурашками. Такого со мной никогда раньше не случалось. Дрожь пробежала по всему моему телу, проникая в кровь, как некий волшебный эликсир. Сначала теплом наполнился низ живота, потом желудок, потом оно поднялось пугающе близко к сердцу. Я была уверена, что если посмотрю в темноте на свои запястья, то увижу, как вены пульсируют ярким голубым светом. «Блин, что со мной происходит?» — удивилась я.
Тогда мне казалось, что я надежно прячу свои новые ощущения под защитным слоем зимней одежды и подростковой угловатости. Но теперь я начинаю подозревать, что голубые волны, которые начинали бежать у меня по телу, словно излучение сканера, при одной мысли о Джулиане, были заметны всем окружающим на открытых участках моей кожи: на запястьях, ладонях, лице и шее.
Как-то утром, в первые дни знакомства с Джулианом, я стояла под душем, думая о том, что слишком рано смирилась с мнением, которое высказал в свое время Джеффри Смизерст.
— Ты симпатичная, но сексуальной не будешь никогда, — сказал он мне как-то раз в автобусе по дороге домой, сравнивая меня с нашей обворожительной полногрудой преподавательницей театрального искусства, которая к тому же могла похвастаться частично бразильским происхождением.
А вот Джулиан нашел меня сексуальной. Он мне так и сказал. Хотя у меня были сомнения, что я когда-нибудь поделюсь этим мнением с Джеффри. Если мы будем вместе учиться в университете, я просто улыбнусь ему — снисходительно и таинственно.
Это был жалкий, скупой на воду английский душ, под которым приходится если не бегать кругами, чтобы промокнуть, то, во всяком случае, поочередно подставлять под струю разные части тела, чтобы более или менее согреться. Этим я и занималась, отрабатывая снисходительную улыбку, когда услышала, как дверь ванной открывается. Я знала, что Джуди уже ушла в магазин, чтобы купить продукты на сегодня. Ларри, как мне казалось, должен был уехать на охоту с братом. Но сейчас он маячил в двух шагах от меня: сквозь тонкую пленку занавески я могла разглядеть даже тулью его охотничьей шляпы. Я застыла, чувствуя себя втройне обнаженной, и сразу же продрогла до костей.
— Куда собираешься сегодня? — спросил он.
— Вообще-то я не собиралась никуда выходить, — ответила я, скрестив руки на груди, однако это не придало мне уверенности.
— Значит, гулять не пойдешь?
Я мысленно прикинула расстояние от края занавески до большого зеленого полотенца, висевшего на настенной сушилке.