Ева втащила мольберт обратно в дом и поставила его в гостиной, рядом с окном, которое выходило на сад и далекие холмы. Конечно, она не собиралась лишь разглядывать этот вид. Но если ей захочется на минутку прерваться, можно будет оглянуться на умиротворяющий пейзаж за плечами. Приятный естественный свет падал из окна на холст, который она водрузила на мольберт, и на стол, на котором она собиралась разложить предметы натюрморта.
Ева обдумывала композицию уже несколько недель, постепенно собирая все ее составные части в единое целое. Для фона подойдет квадрат шоколадного бархата, задрапированный так, чтобы мягкие складки не отвлекали взгляда от центра картины. Чуть левее от центра на фоне драпировки — оловянный кувшин, тусклый и пузатый, как атомная бомба. Рядом с кувшином на столе — фрукты. Три яблока, первое — розовато-красное крупное «фудзи», сочное и круглое, как японский праздничный фонарик, второе — золотистое и сужающееся к низу, словно клык. Третье послужит объединяющим звеном между первыми двумя, оно подчеркнет их единство своими красными, оранжевыми и зелеными полосками. Крепкое, приземистое яблоко сорта пепин оранжевый, с глубокой ямкой вместо хвостика, было уже подобрано с земли в соседнем саду. Одинокая грушка будет стоять хвостиком вверх слева, на почтительном расстоянии от кувшина и яблочного семейства. Но как только Ева собрала натюрморт точно в таком порядке, в каком себе представляла, она сразу увидела, что с грушей дело не ладится.
Груша никуда не годилась. Это была гладкая, смуглая, слегка кособокая груша. В сравнении с яркими яблоками она выглядела плоской и безжизненной. Коричневое на коричневом просто-напросто не смотрится. Очевидно, нужна зеленая груша. Свежая груша. Бугристая груша. Такая, которая сможет постоять за себя, — с яркой восковой прозрачности кожицей, с шишками, напоминающие упругие ягодицы и груди, выросшие в самых неожиданных местах. Ева покосилась на часы. До города и обратно она доберется за полтора часа. Максимум. За два часа, если она на скорую руку пообедает, если уж все равно туда собралась.
Вернувшись домой, Ева выбрала самую зеленую и бугристую грушу из килограммового пакета и поставила ее в нескольких дюймах от кувшина. Она отошла к своему мольберту с натянутым холстом. Чистым холстом. Окинула взглядом натюрморт в середине столешницы. Цвета гармонировали друг с другом, композиция была полностью уравновешена. Все сделано абсолютно правильно. Было ровно пять часов вечера.
На четвертый день Ева снова села за мольберт. Потом встала и походила по комнате. Опять села за мольберт. Встала и заварила себе чашку чая. Травяного чая. Снова села за мольберт. Вздохнула. Взгляд ее упал на жестяную коробку с акварельными карандашами «Дервент». Прошло несколько месяцев с тех пор, как она брала их в руки в последний раз. Когда она открыла коробку и вытащила верхний ярус, сразу бросилось в глаза, что карандаши разложены не по порядку. Она выложила их на стол рядом с натюрмортом и рассортировала по номерам, так что вместо случайного сочетания оттенков они образовали гармоничную радугу. Некоторые карандаши, например номер шестьдесят два жженая сиена и номер пятьдесят шесть сырая амбра, уменьшились вдвое. Другие, такие как номер тридцать семь восточный голубой и номер двадцать три императорский фиолетовый, — были длинные, как новенькие. Но даже среди почти не использованных карандашей некоторые почти затупились. Поэтому она взяла точилку и начала. С номера первого — желтого цинкового.
Она уже принялась за номер сорок один нефритовый зеленый, когда услышала, как к дому подъехала машина. В окно было видно, как у ворот остановился старый-престарый маленький красный автомобильчик с вмятиной на передней двери со стороны водителя. Это был автомобиль ее подруги Рози…
Да, это была я, в ту пятницу мне пришлось сделать трудный выбор, и я предпочла лекции по этике СМИ поездку за город. Она смотрела, как я выбираюсь через дверь со стороны пассажирского сиденья, а потом вытаскиваю плетеную корзину для пикника, под клетчатой крышкой которой притаились две бутылки дешевого вина с заднего сиденья.