--... помните? Я вам говорил, что следует знать меру. Особенно в выпивке, -- из толпы щёлкнули согласные смешки. -- Ну, так вот. Я уверен вы все слышали фейерверк в доме лекаря семьи Ванригтен. Мне довелось узнать наверняка - одна птичка напела, которая никогда меня не подводила и сообщала наичистейшую правду. Белпер обезумел от тоски по господину Лицлессу и напился до такой степени, что к нему на свидание пришла горячка. А тот в качестве подарка подарил ей не цвета, а поджог своих запасов. Ну а дальше вы знаете. -- волна смеха разлетелась над толпой, а безучастные констебли стояли в стороне, опустив свои глаза. Но не все Оренктонцы принимали участие в общем угаре. Некоторые, увидев гигантскую чёрную птицу и услышав тот чудовищный звук, не похожий на фейерверк, усомнились в правдивости слов лимна. В их умах возрождался страх перед мистической сущностью Хор и его воронами из обратной башни. И боялись они сильнее прежнего, словно старались извиниться за свои сомнения.
"Широкая глотка", продолжая извергать правду, сказал: -- Что касается Церкви Приму'улгус. Ещё кое-что случилось ночью. Один из устов Саморождённого Зодчего, так сказать, обезоружил несколько еретиков. Но те говорят - это неправда и что они верны жертве Сахелана, но раз самоотверженный... Исзм сделал с ними... это, то значит, они просто врут. Хочу напомнить всем вам. Хоть мы и не можем ровняться на устов, ибо пламя их веры просто запредельно для простых смертных, но нам следует хотя бы пытаться.
-- Воистину широкая глотка. Уверен в такую много монет поместится. Или же лимн предпочитает обменивать свои слова за толстые кошели, которые оттягивают карманы до самой земли, -- спросила фигура в чёрной мантии с кроваво-красной, широкой лентой на плечах и такой же на поясе.
-- О, самоотречёный уст Исзм. Мы как раз восхваляли ваши деяния! Как вы знаете, все мы нуждаемся в пище, но мои слова не продаются....
-- Замолкни. Этот вопрос не нуждался в твоём ответе, -- швырнул уст и, закатав один рукав и покидая площадь, направился в сторону.
-- Хо-ро-шо. Люди, вот об этом я и говорил. Просто запредельные, -- сказал лимн, стараясь не позволить волнению и страху утопить себя.
<p>
Возвращение</p>
<p>
Он чувствует боль</p>
<p>
Глубины</p>
Над восточными воротами кружила чёрная птица. Укрывшись от дождя под ладонью башни, ворон внимательно всматривался в происходящее под ним. Отражение города в его глазах выглядело иначе, будто он смотрит на давно забытые руины среди пепельных болот. Его внимание привлекло два человека, вошедших в Оренктон. От них исходила невидимая рябь, которую можно было лишь почувствовать далёким отголоском присутствия опасности. Как ту, что чувствует зверь за секунду до того, как охотник сделает выстрел.
Их лица закрывали высоко поднятые воротники, оберегающие от непогоды и любопытных глаз. Один из них, к плечам которого прикасался белый шарф, направился сквозь каменный лес в сторону резиденции Бургомистра. Второй странник, в тёмном сюртуке и накидке, отдалённо напоминающей чёрные крылья, остановился и выставил руку. На неё осторожно приземлился ворон. В его клюве сжимался окровавленный и обожженный клочок ткани шейного платка. Незнакомец взял его и убрал в карман как нечто драгоценное и важное.
После последней ночи по городу возили повозки и собирали плоды торжества справедливости. Когда сборщик тел в пропитанных дёгтем лохмотьях, отошёл в сторону к дому напротив, то странник выхватил оставленный без присмотра топор и тенью затерялся в Оренктоне.
Человек в обожженном плаще и с забинтованным лицом остановился напротив тупика. В его глубинах что-то происходило. Подойдя ближе, тот увидел, как один из служителей собора страстно бил кого-то ногой. Бил как молоток, забивающий гвоздь в крышку гроба своего отвратительного врага. Самоотречённый уст в чёрном одеянии с красными лентами после каждого удара напоминал искалеченному о непостижимой важности Сахелана, первого слышащего Голоса.
-- Бедная искра. Ты забыла какой свет тебя наставляет. Сахелан принёс себя в жертву, чтобы мы смогли надеяться на появление немыслимых троп, которые приведут всех в объятия Саморождённого Зодчего, -- после мощного удара сухой ногой, уст добавил. -- Но ничего, я болью выжгу в тебе эту заразу. Как же ты не поймёшь... наш путь труден и подобен канату, протянутому над пропастью соблазнов! А мы слепые канатоходцы, и единственное, что направляет нас - это Голос!
Безумец, с трудом выдерживая миг исцеления, посмотрел на своё раздробленное запястье и тихо сказал: -- Цветок, возникший среди песков, укрылся под свалкой знаний. Серый человек проклял себя жаждой отравленного солнца и не дал цветку бежать.
Уст принялся бить ещё сильнее, выкрикивая: -- Проглоти тишину и прислушайся.
Наблюдатель в обожженном плаще не стал останавливать уста и, будто сомневаясь, направился к собору.
Поднявшись по семидесяти семи ступеням, мужчина с забинтованным лицом остановился. Башни с острыми и тёмными шпилями сломанной короной пронзали небо. В неровности их нельзя было упрекнуть, но всё же, смотря на них, появлялось чувство, будто что-то не так. Над входом в собор Приму'улгус возвышалась древняя плита. Надпись на ней гласила: "Слушай Голос за стеной, он тебя оберегает, он следит, он понимает". Начало было потёрто временем, как и третья, и пятая буквы последнего слова.
Мужчина снял повязку с лица и направился к узким и растянутым вверх вратам. Фель своим внешним видом напоминал не просто куклу, а скорее пугало, что ставят в поле. Ожоги на коже, вернее на том, что от неё осталось, причиняли невыносимую боль, обнажая следующий слой человеческого тела.
Как и положено Пугалу, Фель не проявлял озабоченности собственным состоянием.
Колокола в башне собора прозвенели на весь Оренктон, и к Представителю Министерства подбежал вермунд. Почти захлёбываясь своим дыханием, сбившимся от длительной пробежки, доложил о случившемся. С его слов стало известно, что из самых глубин "Колодца" сбежал Рэмтор - шестипалый брат Бургомистра. Подобное никому и никогда не удавалось. Глубина, отсутствие лестниц и наличие всего одного очень хорошо охраняемого подъёмника гарантировали невозможность побега. Также рассказал - лимна "Широкая глотка" обнаружили мёртвым. Тот сидел на одной из скамей главной площади и держал в руках рукописи - "Принцип Садоника", а его язык был положен на странице со словами: "...недосказанность пробуждает воображение...".