— Мама.
— О, привет, — говорит она, на секунду оторвав взгляд от телевизора. — Добро пожаловать домой. Тебе выдали денежное пособие?
Я, усмехнувшись, качаю головой. Это рекорд, даже для нее. Обычно, прежде чем попросить денег, она пыталась как-то меня умаслить.
— Привет, мам, — отвечаю я. — Я тоже по тебе скучал.
Она закатывает глаза.
— Не надо так. Мне нужно купить еды для мальчиков.
— Что с Ханной? — спрашиваю я, проигнорировав ее вопрос.
Она пожимает плечами, выдувая сигаретный дым поверх голов моих безмолвно играющих братьев. Она старше, чем я помню. Ее губы стали тоньше, в уголках глаз появилось больше морщинок. Ей всего сорок, а она выглядит на все шестьдесят.
— Мама, — говорю я, на этот раз более решительно. — Ханна беременна.
Она смотрит на меня так, словно я тупой болван.
— Да ладно.
«Саркастичная стерва».
— Ей четырнадцать лет.
— Я знаю.
Ханна отходит от меня, направляясь к лежащему на полу Лего.
— Эй, — говорю я, легонько потянув ее назад. — Сначала сходи в душ.
На этот раз она не спорит. Через пару минут до меня уже доносится шум воды, и Ханна начинает петь песню из «Холодного сердца».
Я неподвижно стою у телевизора. Пристально смотрю на маму, представляя, как у меня из глаз вылетают лазерные лучи и прожигают у нее в лице дыры. Во мне кипит гнев. Когда я злюсь, то всегда вспоминаю тот соус для пасты, который делал когда-то вместе с бабушкой. До полной готовности ему нужно было кипеть несколько часов. Вот так и с моей яростью. Она долго кипит, а потом всё, я, блядь, готов.
Я подожду. Подожду столько, сколько нужно, пока моя мать не клюнет.
— Что? — произносит она, зажигая новую сигарету.
Старая сгорела до фильтра и отправилась в переполненную кофейную кружку, временно исполняющую роль пепельницы.
— Тебе известно, что она делала в моей комнате?
Она кашляет.
— Прости, малыш, она за десять лет устроила у тебя в комнате беспорядок?
«Саркастичная стерва».
— Восемь лет, — поправляю её я.
Сучка не реагирует.
— Ма, меня не волнует беспорядок, — сквозь зубы цежу я. — Меня волнует то, что я наткнулся на свою четырнадцатилетнюю сестру, которую использовал в качестве игрушки один из твоих бывших парней.
— Ей уже почти пятнадцать, — говорит мама, стряхивая с губы крошку табака. — Когда я тебя родила, мне было шестнадцать.
— Мама! — ору я. — Ей не «почти пятнадцать»! Она умственно отсталая.
Слова «благодаря тебе» хоть и не прозвучали, но логически подразумевались.
Она вне себя вскакивает на ноги.
— Да как ты смеешь! — восклицает она. — Заявляешься сюда спустя столько лет и кричишь на меня! Я вообще-то смотрю свое телешоу!
Вместо ответа я молча выдергиваю из розетки шнур питания телевизора.
— Лео… — рычит мать.
— Мама, — отвечаю я.
Мне совсем не хотелось возвращаться и расстраивать ее. Но тут возникла Ханна.
— У тебя есть еда? Индейка на День Благодарения?
— Это как сказать, — говорит она. — У тебя есть для меня деньги? Индейка стоит недешево.
Я ухмыляюсь.
— Сколько, по-твоему, составляет единовременное денежное пособие? Его не хватит на то, чтобы накормить индейкой шестерых человек. А точнее, шестерых с половиной.
Ее глаза сужаются до щелочек, и я понимаю, что она мне не верит.
— Дерек, выйдя из тюрьмы, получил двести долларов и билет на автобус в любую точку страны, — произносит она.
Я пожимаю плечами.