— Это они в нас! — сказал Генрих.
Сержант покачал головой. Немало он слышал выстрелов в эту войну и сразу понял, что это был не обычный винтовочный выстрел. Они подождали немного. Тихо.
— Давай! — сказал сержант.
Они повернули лошадей в сторону возвышенности, поросшей лесом.
У подножия, в буковом лесочке сержант снял автомат с предохранителя и, велев мальчику ждать, стал подниматься вверх.
«Наверняка это парашютисты», — думал Генрих. Он стоял, поглаживая шею лошади. Было очень страшно.
Немного погодя он выехал на просеку и увидел, как наверху по небольшой полянке ходил сержант. Гнедой тут же щипал травку. Посреди полянки рос старый каштан.
— Что там, Николай? — крикнул Генрих, поднимаясь по просеке вверх.
Под каштаном лежали трое. Все мертвые. Подъехав ближе, Генрих узнал — семья лесничего. «Боже мой! — подумал он. — Они сами себя застрелили».
— Это лесничий, — сказал он сержанту и соскочил с лошади, не отпуская повода.
Мертвые лежали очень близко друг к другу. Казалось, что они просто так прилегли на травку: девочка, мать и однорукий лесничий.
— Я видел, как они утром уходили из деревни, — сказал Генрих.
Сержант наклонился и поднял куклу.
— Зачем сами себя стрелять! — воскликнул он вдруг. — Зачем сами себя стрелять? — Он был очень возбужден и все ходил взад-вперед.
— Не понимаю я, — сказал Генрих. — Может быть, от страха они?
Сержант не слушал его.
— Зачем сами себя убивать! Зачем стрелять маленькую девочку? — все повторял он, бегая вокруг убитых. Потом он вскочил в седло и крикнул: — Пошел!
Солнце светило через листву старого каштана. Вниз они спускались лесом.
Жители деревни подносили ветки, слеги, лапник — они строили себе шалаши, готовясь ночевать. Неожиданно они остановились: кто так и застыл, опустив руки, кто выронил ветку — все испуганно смотрели на верховых, бесшумно выехавших на опушку.
Сержант строго поглядывал из-под шлема, да и мальчишка старался придать себе неприступный вид. Поднявшись в стременах, он крикнул:
— Нах хаузе! Никс бояться! Домой давай! — При этом он очень жалел, что не взял у Мишки стальной шлем.
Женщины, успевшие попрятаться в полуготовых шалашах, теперь поодиночке выходили.
— Батюшки мои! Да это ж паренек, что утром на подставке сидел! — воскликнула кругленькая старушка.
Подходя к верховым, она тащила за собой козу и делала один книксен за другим. Казалось, что она вот-вот окончательно сядет на еловые ветки, валявшиеся везде. Остальные женщины, должно быть решившие, что и им надо последовать ее примеру, тоже все вдруг стали делать книксен.
— Давай! — кричал Генрих. — Давай домой!
Оба верховых тронули лошадей.
Жители потянулись за ними, кто шагая рядом, а кто позади повозок. Не дойдя шагов десяти до сержанта, мужчины останавливались и снимали шапки. Неловко откланявшись, они уже не смели надевать шапки и шли дальше с непокрытыми головами.
Фрау Сагорайт, проходя, хотела заговорить с Генрихом, но то и дело смотрела на сержанта и тоже делала книксен.
— Ладно, ладно уж, фрау Сагорайт! — говорил сверху Генрих, внезапно ощутив сильную неприязнь к ней. При этом он не думал о прошлом, не думал о Рыжем, но, видя, как фрау Сагорайт делает книксен, испытывал дикую ненависть. Он глубоко презирал ее. — Ладно, ладно уж, фрау Сагорайт.
Прошел и крестьянин со шрамом на лбу. Они не ответили на его приветствие, а все смотрели на голубую лошадь, пританцовывавшую рядом с кобылой, которая шла в упряжке.
Все жители деревни выглядели ужасно: оборванные, грязные, непричесанные. Генриху даже показалось, что женщины нарочно вымазали себе лица грязью.
Мимо проходили ребята примерно одного возраста с Генрихом, но на них он смотрел особенно строго со своего седла.
Шел мимо и мальчишка на тоненьких ножках. Колени у него, видно, дрожали. Голова была непомерно большая, и верхние зубы выступали над нижней губой. «До чего ж он безобразен!» — подумал Генрих. А уродец, словно завороженный, смотрел на мохнатых лошадей и их седоков.
— Отвин! Отвин! — позвали мальчишку.
Он вздрогнул и бросился догонять большую фуру, укатившую уже далеко вперед. На бегу его большая голова качалась из стороны в сторону.
— А вон там, видишь? — шепнул Генрих Николаю, — гляди, какая большая скрипка!
Человек, несший огромную скрипку на спине, снял шляпу и обнажил совершенно голый череп. На ногах у него были кожаные краги. Рядом семенила девочка с большими глазами. Но теперь она уже не плакала.