ГЛАВА ВТОРАЯ
Каждый день в деревню прибывали новые группы беженцев. Генрих бегал встречать их, надеясь, что дедушка Комарек приведет свой маленький обоз прямо к воротам помещичьей усадьбы…
Большой барский дом уже не вмещает всех нуждающихся в крыше над головой. Сначала люди просятся только переночевать, а потом остаются и на вторую и на третью ночь. На четвертый день они разбирают повозки, тащат доски в салон и разгораживают его. Спор идет за каждый кусочек паркета или за подставку для цветов — ее легко использовать как столик или шкафчик, если обить со всех сторон дощечками. И всё же, перед тем как разойтись на ночь, люди мирно сидят рядышком на парадной лестнице. Вечера уже темные, над ригой висит луна.
— Леонид, сыграй «Сулико»! — просит Генрих.
Пальцев совсем не видно, когда Леонид наклоняется над балалайкой. Фуражка съезжает у него с головы и катится вниз по ступенькам. Но Леонид ничего не замечает — глаза закрыты.
Из скольких городов и далеких деревень собрался здесь народ! А сейчас все сидят и смотрят туда, где над крышей огромной риги светит луна. Генрих тоже подтянул колена, оперся подбородком — и вот он уже опять идет по дорогам войны с дедушкой Комареком…
— А теперь «По долинам и по взгорьям», Леонид!
Генрих вскакивает и спускается по ступенькам за скатившейся фуражкой. Солдат хлопает ею по голенищам и напяливает на голову мальчишки. И снова льются высокие звуки. Струны дрожат от удалой игры Леонида…
Фуражка, конечно, велика Генриху — приходится высоко закидывать голову, а то и луны не увидишь. Больше всего Генриху нравится ходить с Мишкой по хозяйским дворам. Может быть, завтра они опять пойдут выбирать корову. А то и свинку прихватят… «Надо бы переписать все, что у хозяев на скотном дворе имеется, — думает Генрих. — Наверняка тайком забивают скотину».
Особое удовольствие он испытывает, когда они заходят к толстяку Бернико.
«Ну-ка, Бернико, мы пришли тут немного посмотреть, ферштеэн?.. — При этом Генрих стоит, опираясь на ограду свиного хлева, и разглядывает поросят; Бернико нервно переступает с ноги на ногу, шрам наливается кровью. — Я думаю, Бернико… Я думаю, этот кабанчик с черными крапинками…» — «Да разве можно! — восклицает хозяин. — Он еще и полцентнера не потянет. Ты пойми меня правильно, Товарищ. Ты ж вчера уже два… — Хозяин вытирает капельки пота со лба, но продолжает ласково улыбаться. — Ваша власть, Товарищ. — И принимается расписывать, до чего ловко и точно Генрих умеет определять вес скотины. Спешит признать, что уж килограммов сорок кабанчик непременно весит. — Но только подумай, Товарищ, какой грех мы с тобой на душу берем, ежели…» — «Идет, Бернико. Тогда мы с тобой посмотрим коров…» Хозяин тут же заступает ему дорогу к коровнику, тащит его снова к хлеву. Говорит, говорит, уговаривает взять молодого кабанчика. Уже клянется, что тот весит почти центнер, спешит запрячь лошадь, чтобы отвезти его на кухню… Неожиданно музыка прервалась.
Луна поднялась над черными купами каштанов. Генрих протягивает фуражку Леониду, но тот снова напяливает ее на голову мальчику так, что тот уже ничего не видит.
— Давай спать, Товарищ! — говорит Леонид.
Иногда к ним приезжают солдаты из соседней деревни.
Дмитрий отпустил себе рыжие усики. Он подсаживается к Мишке и достает из кармана часы. А старый Антоныч, попыхивая трубочкой, не устает рассказывать о своем родном селе…
А бывает, что совсем уже поздно приезжает машина. Из нее вылезает коренастый офицер. У него своя манера разговаривать с Генрихом. «Salud, campanero!» — говорит он и поднимает кулак. «Salud, господин Новиков!» — отвечает ему Генрих. А офицер — он комендант округа — сует парнишке кулек со жженым сахаром и вместе с Николаем удаляется в комендантскую. Уже далеко за полночь, когда он собирается уезжать. Но Генрих все равно еще не спит. Офицер стоит и смотрит, как он тут устроился между солдатами на соломе. Улыбаясь, он говорит на прощанье: «Adios, campanero!» — «Adios, господин Новиков!» — отзывается Генрих и тоже поднимает кулак.
— Ладно, Николай, признаюсь: он был феодалист и капиталист. А вот когда мы рыбачили неводом, можешь поверить: он прямо в черном костюме в воду шел и тянул, как мы все.
Сержант Николай бегает по комнате, размахивает руками и только выкрикивает:
— Этот Ошкенат!
Должно быть, он поклялся просветить паренька и пользовался каждой свободной минутой для обсуждения мировых проблем. Генриху нравилось противоречить. Он запоминал сложные и звучные иностранные слова и вставлял их куда попало, не понимая их значения.