— Слушаюсь! — отрапортовал управляющий, следуя за мальчиком.
Генрих уселся на стул Николая — рядом телефон. Управляющий стоял по другую сторону большого стола.
Нет, не знает он, зачем ему приказали явиться, повторил управляющий. Глаза у него были большие и водянистые. На ногах — кожаные краги.
— Зачем ты одеяло?
Управляющий приветливо ухмыльнулся, и мальчик заметил, что улыбка эта вымученная.
— Ты думаешь, бункер?
— Позвольте мне сесть, Товарищ?
Генриху очень хотелось спросить, умеет ли Хопф действительно играть на большой скрипке, но он сказал:
— Ну, Хопф, мне все известно, ду ферштеэн?
Управляющий опустил голову. Но, внезапно вскочив, он закричал, что никогда не был фашистом.
Генрих ужасно возмутился:
— Зачем ты врешь, Хопф? Зачем врешь? — Он хлопнул ладонью по столу, как это порой делал Николай.
Управляющий снова сел.
— Они расстреляют меня? — тихо спросил он, и лицо его стало дергаться. Неожиданно он закрыл его руками — теперь дергалась уже вся голова.
Это тронуло мальчика. Он сказал:
— Я переговорить комендант, Хопф. Если ты сказать правда, я поговорить комендант.
— Они не расстреляют меня?
— Я поговорить комендант.
Управляющий, должно быть, решил, что ему повезло, что он застал здесь этого мальчишку. Он разговорился. Нет, нет, он не убивал никого. Но вот Толека он наказывал.
Поляк Толек был небольшого роста, коренастый. Поляки, угнанные из Польши, жили рядом с конюшней, рассказывал управляющий. Толек взял из кормового ящика овес, ночью отнес его в деревню и выменял на хлеб и кусочек сала.
— Давай дальше, Хопф!
— Мой долг был донести на него, — сказал управляющий. — Но я не донес на него властям.
— Ты как его бил? По лицу бил?
Управляющий промолчал.
— Как ты его бил, кулаком? Чем бил? Говори!
— Кнутом, — нерешительно произнес Хопф и принялся усиленно тереть покрасневшие глаза.
— Продолжай, продолжай, Хопф! Мне все известно!
Предположив, что мальчишка действительно многое разузнал о нем в деревне, Хопф решил выложить все.
— Ты это про морковь?
— Да, про морковь.
Оказывается, это тоже было связано с Толеком. Голодные поляки понемногу таскали с поля кормовую морковь. А Толек приволок сразу целый мешок.
— Ты его опять кнутом бил?
Снова управляющий закрыл лицо руками и заплакал.
— Сколько раз ты его ударил?
— …Три… да, да, три раза. Но к его смерти я непричастен.
— Что? Он умер?
Тут-то управляющий и понял, что мальчишка вообще о Толеке ничего не знает.
— Да, умер.
— Ой-ой-ой, Хопф!
— Непричастен я к этому! — твердил бывший управляющий.
Толек однажды, в самый разгар уборки, взял да сбежал. Ночью. Они тогда все сараи обыскали, а скирды протыкали вилами. А Толек еще и мальчишку-поляка с собой прихватил.
— Войтека?
— Не знаю. Он работал у рыбака, полячок этот.
— Значит, Войтек. Ой-ой-ой, Хопф! Это вы его заперли в пожарный сарай и три дня били?
— Нет, не я! Нет, не я! Я не бил его в пожарном сарае!
— Кто его бил, Хопф?
— Не знаю. Здешние деревенские били, а рыбак донес.
Смеркалось. Кто-то в комнате над ними колол дрова.
— Расстреляют они меня?
— Я не знать, Хопф. Я не знать.
Мальчик сидел и смотрел, как бывший управляющий плакал. Хоть бы Николай пришел или Мишка!
Генрих встал и велел управляющему идти за ним.
Они подошли к бункеру. Но оказалось, что Леонид так разломал дверь, что ее теперь нельзя было запереть.
— Да, Хопф. Я поговорить комендант. — Генрих заставил управляющего дать обещание, что он не убежит.
— Да, обещаю, Товарищ. Обещаю.
Мальчик разыскал дощечку и подпер ею ручку двери так, чтобы ее нельзя было открыть с другой стороны.
Уже на лестнице он, что-то вспомнив, снова вернулся к бункеру.
— Скажи, Хопф, а скрипка — она у тебя просто так или на ней по-всамделишному можно играть?
Управляющий, сидевший закутанным в одеяло в углу подвала, сразу ожил.
— Ты имеешь в виду виолончель? — Он встал. Одеяло упало на пол. — Разумеется, на ней можно играть. — И он тут же объяснил мальчику, как.
— И не надо ее под подбородок засовывать?
— Нет, нет! Вот так на ней играют. — Управляющий продемонстрировал игру на виолончели, как будто у него и смычок был в руках.
— Так только черт на скрипке играет.
— Этот инструмент называется «виолончель».
— Ладно, хватит, Хопф.
Генрих снова подставил дощечку под ручку двери и пошел наверх. А управляющий, закутавшись в одеяло, устроился в углу подвала.