Комендант вернулся поздно. На витрине горела свеча. Солдаты спали. Между ними на соломе лежал Генрих и тоже спал. Сержант расстегнул ремень, бросил на кресло. После долгой верховой езды он устал и теперь медленно стягивал сапоги.
— Николай, — вдруг послышался голос мальчика, — он во всем признался. Он на Толека не доносил. — Генрих сидел на соломе, тер глаза и злился, что все-таки заснул.
Комендант приказал рассказать все по порядку.
— Где этот Хопф, этот управляющий?
— В бункере. Но он на Толека не доносил.
Генрих спустился вниз. Дощечка так и стояла никем не тронутая.
— Никс бояться, Хопф!
Поднимаясь по лестнице, он повторял, чтобы управляющий не боялся.
А речь, оказывается, пошла у коменданта о пашне, приписанной к имению.
После каждого слова сержанта управляющий кивал. А когда Николай хлопал ладонью но столу, он вытягивался, щелкал каблуками и говорил: «Так точно, господин комендант». На самом деле он почти не слышал, что ему говорили, — столь сильным было ощущение счастья. Поначалу он решил, что обязан им мальчишке.
А комендант говорил о семенном картофеле, об упряжках и лошадях, которых не хватало.
Управляющий думал о том, что он сказал Генриху: «Не следовало тебе говорить, что ты кнутом поляка бил». Но тут же подумал: «Нет, может, это и лучше так — надо всю правду выложить».
Он стоял и смотрел на коменданта, отметил про себя, какой молодой этот комендант.
— Так точно, господин комендант! — гаркнул он и щелкнул каблуками.
Домой управляющий возвращался далеко за полночь. Месяц висел над каштанами. Длинные тени лежали поперек деревенской улицы. Хопф шел и думал: «Еще до начала нового дня выйду во двор и уж приложу все силы, чтобы хоть часть картофеля была высажена. Правда, поздновато спохватились и семенного материала нет, но как-нибудь вывернусь. Господи боже мой! Как нехорошо, что я ударил поляка! Но ничего не поделаешь. Что было, то было… Надо раздобыть пять упряжек! Лучше восемь, но и с пятью можно управиться».
Со свернутым одеялом под мышкой он подходил к своему дому.
Больше всего Генрих любил вечера, когда они все вместе сидели в желтом салоне. Мишка возился с часами, а он беседовал с Николаем:
— …Верно. А вдруг фашисты не проиграли бы войны?
— Фашисмус капу-ут!
— Правильно. Но вот если бы они не проиграли, ты веришь, что коммунизм все равно победил бы?
— Не надо верить. В церкви верят.
Такие споры Генрих любил. Они предавались мечтам, как все будет при коммунизме.
И хлеба сколько хочешь, и теплые одеяла у всех, и комнатка у каждого, и дрова на зиму. А если, к примеру, тебе надо новую курточку, пойдешь в магазин и выберешь себе по вкусу. И что бы ни выбрал, денег не надо платить.
— А что, только одно одеяло можно?
— И два и три — сколько тебе нужно.
— А вдруг мне захочется, чтобы у меня была черная овчинная полсть?
— Пожалуйста, можно и овчинную полсть.
— Понимаешь, Николай, мне нужно такую — черную, толстую, мягкую.
— Это уж все равно — какую хочешь, такую и бери.
— Хорошо, Николай. Очень хорошо. Но, понимаешь, мне кажется, что для всех не хватит.
— Хватит на всех!
— И каждый получит сколько хочет?
Сержант подтвердил и это.
— Не верится даже…
— Никс верить. Знать!
— Понимаю, понимаю. Но знаешь, как-то не верится…
На самом деле Генрих составил себе очень ясное представление о коммунизме… Все они сидят за огромным столом, богато накрытым. И жареные куры, и все такое вкусное. И груши, и лимонад… Все они сидят за чудо-столом: он, Мишка, Николай. И дедушка Комарек тоже тут сидит: вот он раскрыл ножик и отправил себе в рот кусочек сала. Всего вдоволь, и все берут сколько хотят. И матушка Грипш здесь, и толстая фрау Пувалевски. А польский мальчишка Войтек берет себе уже четвертую порцию курятины! Значит, правда — всего хватает. Рядом с Леонидом сидит фрау Кирш, у нее красная ленточка в волосах. А чуть дальше — Рыжий. Он играет на губной гармонике. Напротив, по другую сторону стола, сидит женщина и кивает ему: «Нет, Генрих, море — оно и не хорошее, и не плохое. Оно большое очень». — «И красивое, да?» — «Очень красивое, Генрих».
Всякий раз, когда они с Николаем так вот мечтают о коммунизме, Генрих видит перед собой этот огромный стол.
— Все очень просто, Николай. Только надо с самого начала следить, чтобы раздавали все по справедливости.
А сержант говорит:
— Да, да.