— Ну да. Краски поплыли, и получилось случайно совсем по-другому.
— Значит, ты не настоящий художник, Отвин. Нужно, чтобы так получалось, как ты хочешь.
— А получилось лучше, чем я хотел.
— Как же может получиться лучше? Ты же все правильно придумал, а если получилось по-другому, значит — хуже.
— Нет, лучше! Я даже не знаю, как объяснить, но получается лучше. Случайно, но лучше.
— Нет, Отвин. Это не настоящее художество, — решительно говорит Генрих. Рисунок ему теперь совсем не нравится.
В деревне веселый перезвон. Солнце печет, земля дышит медленно и тяжко.
А перезвон этот доносится из густой тени под каштанами — там сидят мужики и отбивают косы. Слава богу, пора жатвы настала! Старый Комарек обходит поля и записывает, где, что и как выросло. Останавливается, прикидывает — удержится ли благоприятная погода? Надо посмотреть, прикатили ли молотилку на ток. Да, оказывается, прикатили. И снова он в поле. Но крестьяне не любят, когда он ходит здесь. Ходит, записывает да все на небо поглядывает.
В один из таких летних дней в деревню прибыла новая партия беженцев — семнадцать человек. И прямо — в бургомистерскую!
— Понимаю, понимаю, да где же мне вас разместить?
В этой партии оказался мальчишка. На нем были детские ботиночки, слишком маленькие для него. Он разрезал носки, и из них торчали черные пальцы.
Устает Комарек после обхода. А надо еще писать и писать. Он садится за стол и начинает перелистывать дела.
— Знаешь, Генрих, сегодня сдали три бидона молока. — Он встает и берется за папку. — Будут звонить из комендатуры, скажи — по дворам пошел.
Но очень скоро он возвращается и снова садится просматривать списки.
Генрих время от времени подходит к шкафу — взглянуть на свою порцию хлеба. Это третья часть небольшой буханки, а через два дня он получит опять полбуханки. Может быть, отрезать кусочек? Рядом с буханкой лежат три чисто вымытые морковки.
— Ты чего это не ешь? — спрашивает Комарек, наблюдавший за ним.
— Аппетита нету, — говорит Генрих. Все же он берет морковку и грызет.
— Но ты и вчера свой хлеб не съел?
— Я же сказал — не хочется. Аппетита нету.
В действительности же им овладело неодолимое желание съесть хлеб. Как только он остался один в комнате, он открыл дверцу шкафа и отрезал себе ломоть. Кое-как сдерживая свою жадность, он жевал медленно, наслаждаясь сладковатым вкусом. Но потом отрезал себе еще ломоть. А под конец — еще один толстый кусочек. На нижней полке лежал хлеб, предназначенный для кучеров. Существовал такой приказ: кучерам выдавать так называемый уборочный хлеб. Всего здесь было сложено девять уборочных буханок.
Приятное это чувство, когда голод утолен. Ты еще помнишь о нем, но страстное желание что-то съесть уже прошло, наступает блаженная сытость…
Посмотрев на оставшийся кусочек хлеба, Генрих испугался. Сколько вечеров он уже не бегал играть в прятки? Сегодня он обязательно пойдет, захватив с собой треть буханки. Теперь, глубоко несчастный, он проклинал себя за то, что не в силах был побороть свою жадность.
Снова вернулся Комарек. Чем-то встревоженный. И опять взялся за списки.
— Из комендатуры звонили?
— Да, Новиков звонил.
— Ругался?
— Если мы завтра не сдадим десять бидонов молока, говорил, если мы завтра… И еще сказал, что у городских детишек совсем нет молока.
— А не говорил, чтобы я приезжал сразу с одеялом?
— Говорил… Очень ругался, дедушка Комарек. Но под конец сказал, что подождет до завтра.
— Ишь ты, десять бидонов! Десять бидонов! Ха-ха-ха! — Старый Комарек трясется от смеха на своем стуле. — Десять бидонов! Коровы не дают ни капли молока, а он — десять бидонов!
Но Генрих хорошо понимает, что смех дедушки Комарека — горький смех, смех отчаяния.
— Коровы тут не виноваты, — говорит он. — Хозяева каждый день масло бьют.
— Ха-ха-ха!
Не может Генрих слышать этот смех!
— Мне Эдельгард сказала: сестры-близнецы каждый день масло едят. А почему? Да потому, что они по двести марок за фунт хозяевам платят.
— Но хозяева говорят, что коровы не доятся.
— А вы сами посмотрите, какое вымя у коров!
— Да, вымя большое.
— Я бы взял да отобрал у хозяев центрифуги, дедушка Комарек. Вот взял бы да отобрал. А без центрифуги как им масло бить?
— Посмотрим, Генрих, сколько они завтра молока сдадут.
Спускается вечер. Тихий, ласковый. В такой вечер только в прятки и играть! И лягушки квакают. И кузнечики стрекочут. И в шкафу лежат девять буханок кучерского хлеба!