— А сколько нити?
Они подошли к дому с чугунными балконами. Штукатурка была вся испещрена следами пуль и осколков, а так дом казался целым и невредимым.
— По вашим рожам сразу видно — ребята вы тертые, — сказал Долговязый, сдвинув шапку на затылок. — Вот в этом доме я и живу, — пояснил он.
Мальчишкам польстило, что их назвали «тертыми ребятами», и они решили не задавать больше глупых вопросов.
— А крючки у другого дяденьки? — спросил Генрих.
— У другого. Между нами говоря, он спекулянт, но зато у него все есть.
— Я хотел еще спросить: мандолину мы у него достанем? — сказал Генрих.
Долговязый задумался.
— Может, и есть… Нет, нет, мандолины, кажется, нет.
— Но сетевая нить есть?
— Это у него все есть: и крючки, и лески, и сетки… Нет, нет, вы давайте здесь ждите, — сказал Долговязый, велев им смотреть за тем, чтобы полиция не застала их врасплох. Пусть, мол, ходят по этой улице, но чтоб неприметно! А как покажется полицейский — сразу пусть свистят. Это и будет сигнал.
Развернув свертки, мальчишки оставили себе двух угрей, чтобы выменять на мандолину, а остальные отдали Долговязому.
— Я не умею свистеть, — сказал Отвин.
— Ничего, Отвин, я в четыре пальца свистну.
Долговязый кивнул им приветливо и, сказав, что все теперь зависит от того, насколько они зорко будут следить за полицией, исчез в парадном.
Стараясь не обратить на себя внимания, ребята прохаживались неподалеку от дома с чугунными балконами. Неужели они уже в Берлине? Нет, этого они никак не могли взять в толк. Время от времени они оборачивались, высматривая полицейских.
— Жалко мне его было. Этого, с одной ногой. Знаешь, я знал одного, он тоже ходил на одной ноге, но на самом деле у него было две ноги, а одну он подвязывал.
— У этого было хорошо видно, что у него только одна нога.
— А что он делает со вторым башмаком, когда себе ботинки покупает?
— Не знаю я, Генрих.
Они еще немного поговорили об инвалиде с кремнем для зажигалок. Потом решили все же зайти в подъезд. На лестнице — никого. Дверь на задний двор стояла открытой, и они увидели там еще один дом. Вскоре они снова вышли на улицу.
— Правда мне его жалко было, Отвин. Но я не мог ему угря отдать — у него же не было сетевой нити.
Прошло более получаса, они уже начали беспокоиться, как вдруг снова увидели мальчишку, торговавшего шелковыми чулками. Они заметила его в самом конце улицы и подумали: уж не следит ли он за ними? Он пересек мостовую, все время глядя в их сторону, потом смешался с толпой и исчез.
— Им же надо мотки с чердака достать, Отвин, понимаешь?
— Нет, не мог он еще вернуться, — сказал Отвин, тоже подумавший, что Долговязый заставляет себя ждать.
Очень им хотелось присесть, но это сразу бросилось бы в глаза! Иногда из дома кто-нибудь выходил, но это были всё незнакомые.
— А что, если подойти близко к клетке, лев зарычит?
— Не знаю я.
— Или он притворится, что спит?
— Правда не знаю, Отвин. Может, и нет здесь львов — всех разбомбили.
Оба помолчали.
— Нет, не думаю, — сказал Отвин.
— Знаешь, сколько они тут бомб посбрасывали! Каждую ночь сто…
— Гораздо больше!
— Сто тысяч бомб!
Снова оба помолчали.
— Я так думаю: не могли они всех львов разбомбить, — сказал Отвин.
— Индюк тоже думал…
— Не разбомбили же они всех людей, — сказал Отвин, — значит, и всех львов не разбомбили.
— Давай Долговязого спросим, когда он придет.
— Он обязательно придет, — сказал Отвин.
Потом они снова зашли в подъезд. На цыпочках поднялись по лестнице. На четвертом этаже они встретили женщину, с подозрением посмотревшую на них. Они спустились и вышли через черный ход во двор. До чего ж глупо, что они не спросили, как зовут спекулянта!
Не зная, как им быть, они снова вышли на улицу и всё уговаривали себя, что Долговязый вот-вот придет. Даже не заметили, что мальчишка в черном костюме стоит неподалеку.
— Вы все селедки ему отдали? — неожиданно спросил он.
Оба разом обернулись.
— Угрей? Да, всех… кроме двух, — сказал Генрих. — Этих мы для мандолины приберегли.
— Но он нам твердо обещал, что придет.
— Обещанного три года ждут, — сказал мальчишка. — Хороша селедочка была, да вся уплыла…
У него через всю грудь, от нагрудного кармашка до средней пуговицы, висела широкая золотая цепочка. И уж очень он задавался. Лицо у него было узкое, с мягкими девичьими чертами. Под широкими полями синей шляпы нервно подергивались полоски бровей.