— Надо все делать тайно, Отвин, чтобы Портняжка не пронюхал. Давай подождем, пока все в школу не уйдут, а сами по другой дороге, мимо букового леса — и в Шабернак на станцию.
— Может быть нам до воскресенья подождать?
— Не получится, Отвин. Правда не получится. Понимаешь, мы ряпушку уже прокоптили, — сказал Генрих.
Из покрытых снегом гор битого кирпича и известки торчали голые трубы. И все же здесь теплилась жизнь! Вытоптанные узенькие тропинки вились и пересекались в этой пустыне. Вскоре ребята обнаружили и железную трубу, торчавшую прямо из снега. Над ней — струйка дыма.
Спустившись в подвал, они увидели Рокфеллера: он сидел на патронном ящике и подкидывал дощечки в железную печурку. Не раз он вспоминал обоих мальчишек, чуть ли не каждый день ждал их, но сейчас и виду не подал, что обрадовался.
— Наш поезд уходит только после полуночи, Рокфеллер. Немного-то у нас есть времени.
Сам, Рокфеллер изменился, почти до неузнаваемости.
Рукава когда-то черного пиджака латаны и перелатаны, галстук он давным-давно потерял. И беспрестанно дергались брови. До чего у него брови дергались!
— Перебиваемся, ирокезы! — сказал он.
Оказывается, он приготовил ребятам сюрприз, но пока ничего им не говорил. И селедкой он уже не промышлял — какое там!
Поднявшись, он достал из коробочки три американские сигареты и показал ребятам. Затем появилась маленькая пачка сигаретной бумаги и машинка для скручивания сигарет. А цветная коробочка побольше оказалась полной окурков.
— Это дело стоящее, ирокезы! — говорил Рокфеллер, садясь на серый ящик. Да, да, теперь он ставит на сигареты и кремни, дела идут. — Соображаете: окурки-то из вирджинского табачка, американского! А одна американская сигарета, ирокезы, скажу я вам…
— У тебя доллар тот остался еще?
Он снова встал, вынул из стены кирпич: и правда, тот самый доллар! Рокфеллер положил его опять в тайник и вставил кирпич в стену.
Ребята для этого случая приберегли три копченые ряпушки и теперь достали их. Рокфеллер высоко поднял копчушку и с выражением знатока долго нюхал. Затем, взяв двумя пальцами, он съел рыбку с костями и шкурой от хвоста до головы. Голову он элегантным жестом отшвырнул в угол — пусть крысам достанется. Затем Генрих и Отвин таким же образом съели свою рыбу, а головы бросили в угол — крысам.
— Ну, а теперь нам бы бренчалочку!
— Ты о чем это, Рокфеллер?
— Неплохо бы бренчалочку, а?
— А правда, неплохо бы! — Однако, честно говоря, ребята так и не поняли, о чем это он.
Рокфеллер встал и даже с некоторой торжественностью поднял крышку ящика — тут-то они и увидели…
— Рокфеллер!
Оранжевого цвета, блестящая, пузатенькая, с тонкой шейкой, колка — из слоновой кости… на дне патронного ящика лежала мандолина.
— Рокфеллер! Рокфеллер! — вздыхал Генрих.
А Рокфеллер, стараясь делать вид, будто ничего такого особенного не произошло, спокойненько снова уселся на ящик.
— И у меня, как назло, ни одного угря! — произнес наконец Генрих.
Рокфеллер небрежно отмахнулся — он, мол, бренчалочку достал даром, а «проволоку» ему Мулле «организовал». Услуга за услугу, конечно.
В действительности он выменял мандолину на офицерскую саблю, и Мулле он за каждую струну отдал по селедке.
— Мулле — он в музыке соображает. Знаешь, как он тут наяривал…
— Итальянская! — сказал Генрих, крутя колки. Как ему хотелось сейчас тоже что-нибудь «наяривать»!
Он пробовал, пробовал, и… вдруг получилось:
«Взвейся, огонь… Светись во тьме ночной… ясный знак… да трепещет враг…»
Но тут же Генрих понял, что это песня гитлерюгенд. И сразу перестал играть.
Потом он заиграл «Елочку». Боже мой, что бы он только не отдал, чтобы сейчас сыграть «Партизанскую», как ее играл Леонид на балалайке!
Но никак ему не удавалось подобрать начало мелодии.
— Надо сперва разыграться, — сказал Рокфеллер. — Так оно всегда бывает.
— Да, да, надо сперва разыграться, — сказал Генрих, сразу смутившись.
Потом они все вместе выкурили одну из американских сигарет и заговорили о другом. Но до чего ж хороша была все-таки эта мандолина!
— Сколько тебе надо долларов, чтобы купить ферму в Канаде?
Ферма, конечно, должна быть не маленькая, да надо, чтобы она была на берегу речки… Рокфеллер прикинул:
— Пятьдесят долларов.
— Правда, будет лучше, если на берегу, — согласился Генрих.