Я просыпался совершенно разбитым, лениво ковырял завтрак, поданный мамой, и брел в институт. Энтузиазма у меня не было никакого.
— Ты ведь так мечтал об этом институте! Чего ж тебе не хватает? — не выдержала однажды мама. — Вспомни, сколько труда стоило это поступление! К тому же, если ты будешь нормально учиться, у отца появятся основания сделать тебе освобождение от службы в армии.
Отец недовольно нахмурился, и, заметив это, мама переключилась на него:
— Да, да! И не нужно хмурить брови — у нас единственный сын! Вспомни, что случилось с Верочкиным мальчиком! Дениска пойдет в армию только через мой труп!
Они заспорили, и я выскользнул из квартиры.
Пленку с воспоминаниями я так и не восстановил. Мешали запах, вкус, звук, моменты беспамятства и экстаза, которые я не мог воспроизвести. И я бросил это бесполезное и изнуряющее занятие. Я обратился к настоящему, в котором она стояла у кафедры, выходила из института, шла по городу, заходила в магазины и кафе. Я начал следить за ней. Шел на большом расстоянии, чтобы она, не дай Бог, не заметила. Я изучил распорядок ее дня, видел, как она гуляет с дочкой, знал, что ее любимое кафе — в помещении городской бани. Однажды, когда она вышла из него, я, бросив слежку, зашел, пытаясь угадать, за каким столом она сидела, и угадал безошибочно — по марке недокуренной сигареты…
Следующей стадией моего безумия стал… цинизм. То есть я попытался вызвать его у себя. Я снова прокручивал обрывки пленки, но на этот раз окружал ее ореолом неимоверного китча. Это было нелегко. Ну что, собственно, произошло? Курортный роман, нет — романчик, хуже — пошлая интрижка скучающей дамы с неопытным юнцом, одна проигрышная партия в настольный теннис. Но когда у меня доходило дело до скользких словечек, определяющих все, что предшествовало соитию, — я грыз зубами подушку. Чтобы окончательно все разрушить, мне нужно было сделать подлость — поведать об интрижке двум-трем друзьям-сокурсникам, при этом быть в стельку пьяным, перемежать речь матом, описать в подробностях ее грудь, бедра и то, как она извивалась в моих руках, и то, как просила встречаться тайно у нее на квартире. Может быть, этот кислотный дождь уничтожил бы мои мучения раз и навсегда. Но так поступить я не мог — пришлось бы уничтожить себя.
Как обрести равновесие, я не знал. Несколько раз я встречался со своими бывшими подружками. Но это повергло меня в еще больший шок: я ничего не чувствовал! То есть в физиологическом плане все было, как прежде, но я с ужасом обнаружил у себя какой-то новый вид импотенции: все происходило автоматически. Я был роботом, вырабатывающим гормоны, — не более того. После таких свиданий я пытался проникнуться к своей партнерше хотя бы нежностью, вспомнить ее словечки, руки, коленки, но вместо этого в памяти возникало что-то совершенно нелепое: пятно на обоях, рисунок на ковре или позвякивание трамвая на улице. Я вспомнил о вине, о проклятом бабкином вине, которое Лиза назвала колдовским. Я ненавидел все, что было связано с мистикой, но вдруг совершенно по-бабски испугался: а что, если эта ободранная старуха, продающая из-под полы домашнее зелье, — ведьма, способная навести порчу? Когда я избавлюсь от его действия?
Еще через месяц, когда все конспектировали скучные речи преподавателей, казавшиеся мне полной абракадаброй, я почувствовал некоторое облегчение: на смену цинизму и беспорядочным связям пришли ненависть и жажда бесполезной деятельности. Я бродил по улицам и думал, что бы мне совершить. Бить витрины? Писать на стенах политические лозунги типа: «Свободу такому-то»? Орать стихи на перекрестке или нарваться на нож в темной подворотне? Точно помню, что хотел, чтобы меня скрутили санитары, чтобы у меня изо рта шла пена вместе с бессвязными словами, чтобы меня напичкали транквилизаторами и заперли в палату, где я смог бы биться головой о стену и ходить под себя. Жизнь была мне не нужна, она потеряла смысл. Слава, о которой я мечтал, превратилась в комок грязи, плюхнувшийся в лицо. Для чего и ради чего она нужна, рассуждал я, впервые задумавшись об этом. Вспомнил сказку о «Руслане и Людмиле», в которой герой, совершив множество подвигов и превратившись в старика, услышал: «Я не люблю тебя!» Я еще не был стариком, я был молод, полон сил и планов, но эти четыре слова полностью выбили меня из седла.