…В декабре 1994 года я въехал в город своего детства победителем. Мне дали огромный по тем временам оклад, который предполагал стабильное увеличение. Я был нужен. Меня ждали. У меня было множество планов и свежих идей. Я не был готов только к одному — услышать: «Богач, я не люблю тебя!»
Я жил в просторной двухкомнатной квартире неподалеку от телецентра. Два раза в неделю заезжал к родителям, загружая их всегда полупустой холодильник разной снедью, которую мог достать в специализированных магазинах или же у своих заказчиков. Здесь я окунулся в совершенно другую жизнь. Время митингов, которое обошло меня в провинции (ибо там было тихо, как в пустынном оазисе), уже закончилось, началось время пустых прилавков, будоражащих телепередач, «купонов», миллионных купюр накануне денежной реформы и сериалов. Из-за последнего фактора работы у меня было хоть отбавляй — каждая тридцатиминутная серия отбивалась рекламным блоком. Я себя ненавидел и уж точно никак не мог повторить вслед за некогда обожаемой Ахматовой, что был с народом — «там, где мой народ, к несчастью, был»… Я не хватал брусочки сливочного масла, едва его вывозили в торговый зал универсама, не варил гороховый суп и не обсуждал цены. Из дремучего «совка» сразу перенесся в лагерь махрового капитализма. Как непутевый ученик, я пропустил несколько учебных лет. В то время, когда я выковыривал кровь и грязь из-под ногтей в Афгане, мои ровесники приходили в шок от публикаций в «Огоньке» и приставали с обвинениями к своим старикам, требуя суда над «коммуняками». В «уездном городе N», в этой тихой заводи, я практически ничего не знал о митингах, студенческих голодовках, возникновении многопартийной системы в парламенте и страстей вокруг национальной символики. Увы. Я стал обывателем, которому подвернулась возможность сытно есть и подниматься вверх даже не по лестнице — эскалатором. Чтобы окончательно не утратить уважение к себе, в первые два года пребывания в столице я написал и защитил диссертацию в «альма матер» по теме «Манипулятивные технологии в системе массовых коммуникаций». И снова попал в яблочко! Это было практически новое слово в развивающемся рекламном бизнесе. Помимо основной работы я получил предложение два раза в неделю читать лекции студентам на сценарном отделении кафедры института кинематографии. В меня влюблялись студентки, я водил их в «Националь» и угощал суши. Мимо, мимо…
Из старых приятелей на поверхности остался только Макс, тот самый, с которым мы отдыхали в пансионате после поступления в институт сто лет назад. Он сам нашел меня после того, как диссертация стала притчей во языцех среди телевизионщиков. Я пригласил его поужинать в «Националь».
Когда мы встретились у входа в ресторан, я не узнал Макса. Он здорово изменился, покруглел. Он растерянно топтался на пороге у стеклянных дверей и, едва завидев меня, произнес:
— Ну ты, старик, крутой! Да здесь же бешеные цены!
Меня передернуло. Со времен службы в кинотеатре терпеть не могу разговоров о ценах и деньгах!
— Все будет за мой счет! — буркнул я и толкнул дверь.
Швейцар (кстати, бывший «афганец», с которым я как-то разговорился, а потом давал щедрые чаевые) вежливо нам поклонился, отчего Максово и без того красное лицо пошло пунцовыми пятнами. Я заказал множество вкусных вещей, водки и коньяка. И пока все это несли вышколенные годами обслуживания иностранцев официанты, вдруг понял, что нам совершенно не о чем говорить. Моя голова была забита новым проектом, недоступным для Максового понимания, он же, очевидно, считал меня снобом, недорезанным буржуем и вообще — предателем. Мы выпили по первой.
— О чем твой диссер, Дэн? — спросил Макс.