– Мне так кажется. А еще мне иногда хочется сказать тебе: "Ах, ты моя в ы т я н у т а я!" Но я боюсь. Думаю, ты неправильно это поймешь. Начнешь драться. Обидишься.
– Ах, ах, ах, оби-ди-шься! – с издевкой проговорила Пуговка. – Какие мы нежные! А мне может иногда хочется сказать, когда смотрю на тебя: "Лицом блекл. Истолковывать время." Ну и что? Мало ли что кому хочется сказать? Я помалкиваю. – Она помолчала. – С этим ясно. Что еще?
– А еще, – спокойно продолжил Алеша. – Мне кажется, – он перешел на шепот, – что бабушка у нас одна и та же.
Пуговка захлопала ресницами.
– Это кккак?
– Вот так. Одна и та же. Я понял эту игру. Раскусил. Ты когда-нибудь видела наших бабушек вместе?
– Нуу… Они ведь в магазин ходят, видятся там…
– Нет, ты видела их вместе? Хоть раз?
– Нне помню… – Пуговка задумалась. – Кккажется, ннет…
– Бабушка – одна и та же. Точно тебе говорю. Она не та, за кого себя выдает. И ты тоже, – грустно закончил Алеша.
– Пеньком! Пенеченьком! Печененьким! – закричала Пуговка.
– Тише ты! Людей разбудишь!
– Мне все равно! – Пуговка понизила голос и быстро зашептала: – Ты хочешь знать, кто я есть на самом деле, да? Да?
– Я и так знаю.
– Вот как? Ну и кто же я по-твоему?
– Ты не Пуговка. Ты – Пучеглазка.
– Ха-ха, – нервно засмеялась Пуговка. – Если хочешь знать, то на самом деле я – Елочка. Елочка! Но это не то же самое имя. Сначала я была мард. Потом я была зан. А еще я была твоей мадар, но ты этого так и не понял. Поэтому я была твоей мадар временно. Хотя мне сначала казалось, что это – навсегда. – Она наклонилась к его лицу, обдувая его теплым прерывистым дыханием. – Мне казалось, что ты – мой вечный айдар, что нам суждено, что само небо велело нам меть яшты вместе, что тебе можно доверять все, все разигы, отличать зарайву от гераты, думать о хоошьянке, где все сокрыто за хара-бэрэзайти. Время героев! Ликующий Туса, бросивший врагов на растерзание Видату, – Пуговка закрыла глаза. – Я вижу, как он улыбается. Трайтаона и мертвый Сэрвара под пятой Кэрсаспы! Я хочу вернуться в самое начало, в Арианам-Вайджа, ахунвар, увидеть отца и рашну, воху-мана, чтобы стать йойшта, чтобы познать маршаван. Я думала, что ты – моя судьба, моя неотделимая часть, а ты оказался кружкой эсмарха, просто кружкой эсмарха… – Пуговка заплакала.
– Я ничего не понимаю, – глухо сказал Алеша.
Пуговка зло посмотрела на него.
– И не поймешь! – Она закрыла лицо руками и затряслась в беззвучных рыданиях.
Алеша осторожно дотронулся до ее плеча.
– Ну не надо… Пожалуйста, не надо… Не плачь… – Он обнял ее. – Не плачь… Прости меня, пожалуйста, прости… Я не буду тебя больше обижать… Не хочу… Прости…
– Дурак, дурак, – бормотала Пуговка. – Какой же ты дурак… Я же тебя люблю… Так сильно тебя люблю…
– Прости меня, маленькая, прости, пожалуйста…
Пуговка ударила Алешку кулачком в грудь. Отстранилась. Вытерла носовым платком заплаканное лицо.
– Довел же… Как довел! – она укоризненно покачала головой.
– Я больше так не буду. Прости меня…
– Ну, ладно, – Пуговка попыталась улыбнуться, но взгляд ее вдруг посерьезнел. – Так… А кота ты убрал?
– Какого кота? Филю, что ли?
– Да.
– Убрал, – соврал мальчик.
– Молодец. Если уж у нас одна и та же бабушка, то Филя – чересчур любопытное создание. Он вечно держит свой хвост вверх, как антенну. Постоянно прислушивается к нашим разговорам. Он не должен знать о наших секретах.
– Да, конечно… Как скажешь…
Пуговка вздохнула.
– Да, Алешенька, многое непонятно… Многое… Вот, посмотри… Это одна из тех твоих записок. – Она развернула листок. – Сейчас…
Тихо прочитала:
"Жупле натурале, мы хуже наших родителей, как ни пой троглодитовым молоточком, обрамленным пищеводом или там глоточкой луженой, звенящей на высоких фа.
Ибо н е х у й целовать пожилых женщин на высоких скамейках, в парках и безлюдных скверах. Ибо н е х у й лезть со своими скукожившимися от уроков труда руками к губам строителей оплота того, что сейчас. В с е. Мы – трупы. Лучистый убийца пройдет через холл и вгонит жестокий клык в студенистое сердце, а потрепанный, пошедший струпьями шерсти, гнилой медведь даже не шевельнется.
Ладони потеют, мелкие железы взбухают, просят каленых иголок, две части меня сторожат мое неровное дыхание, требуя продолжения, астрал дымится, неуемный Текатлипока шагает весело – сегодня без сна, совсем. Важна лишь охота на медведей, на медведей, которые сидят хмуро под кроватью, лижут раны, пьют дымящуюся кровь, точат безжалостные когти, ревут, ведя головой, улыбаются. Рвут клыками то, что осталось. Медведи кромсают человечину на куски, медведи хитры и жестоки, все, что движется – мясо. Медведь заберет твои руки, я вижу: он обнюхает гной на изгибах, он узнает прозрачный запах, он возьмет с собой вот эти твои руки, посмотри на них в последний раз, поцелуй их, насладись ими, подумай о них так, как ты о них никогда не думал, вслушайся в перезвон суставов.
Взлом оков мертвечины.
Сочный жест.
Ты иногда жалеешь, что не скульптор? Вылепи руки, выполни их такими, какими ты их помнишь, поставь в вазу с водой, пусть они запустят туда длинные пальцы, пусть они выпустят белые пузырьки счастья, расцветут розовыми пятнами, зашершавятся бородавками, утихнут венками, исчезающими в кончиках пальцев.
"Медведь придет-придет", – попросил старик Белозор, улыбнулся колким стеклом глаз, подмигнул, махнул сиреневой рукой. Я – татуированная сволочь. Я тебя плохому научу. (Это просто время течет, огибая лагуны острова буяна). Лазоревый туск!
ты такая охуенная
чистая
энная
ты такая окаянная
рваная
раненая
ты отчасти невъебенная
кроткая
ленная
и всецело оловянная
ложка моя
чайная"
– Ты что-нибудь понял?
– Нет, – покачал головой Алеша.
– Вот и я тоже. Пока – нет, – задумчиво пробормотала Пуговка. – Пока-пока. – Она чмокнула мальчика в щеку, открыла незапетую дверь и помахала ему из темной прихожей рукой. – До завтра! – Дверь закрылась.
Алеша растерянно посмотрел по сторонам. Вздохнул. Повернулся. "Спать, спать…"
Бабушка уже спала.
У мамы блестели глаза. Она вышла из гостиной. Остановилась. Как будто шла в спальню. Но остановилась. Медленно повернула голову. Уставилась на меня. Иногда у мамы бывают жуткие глаза. Выпученные. Как у рака. Или у рыбы какой. Такие, как сейчас. Точно.
– Где ты так долго шляешься? – спросила мама.
– Мы с Алешей гуляли! – ответила я.
– Что вы все гуленьки справляете? А уроки сделала? – спросила мама.
– Ты дашь мне раздеться или нет? – ответила я.
Мама пожала плечами и подняла голову. Посмотрела вверх. Что она там увидела?
– Раздевайся. Кто ж тебе не дает – сказала мама.
Наверху она не увидела ничего. Думаю, ничего. По крайней мере, ничего хорошего. Потому что она ни разу не улыбнулась. Как будто мой приход ее чем-то расстроил.
Я сняла куртку. Посмотрела в зеркало. Поправила волосы.
– Так сделала ты уроки или нет? – спросила мама.
– Да, – ответила я.
– Когда? – спросила мама.
– Когда из школы пришла – сразу и сделала, – ответила я.
– Все равно. Долго гулять не следует, – сказала мама.
Я сделала просительное лицо.
– А можно я еще посижу немного? – спросила я.
– Посидишь? – спросила мама.
– Ну, чуточку у себя в комнате посижу, – ответила я.
– А чего это? – спросила мама.
– А того, что мне стихотворение назавтра наизусть задали, – ответила я.
– И ты его выучила? – спросила мама.
– Выучила. Просто на сон грядущий повторить надо. Чтобы запомнилось лучше, – ответила я.
– Хорошо. Только свет лучше включи, – сказала мама.
Я прошла в детскую. Включила настольную лампу.
Мама включила большой свет.
– Света должно быть достаточно, чтобы не испортилось зрение. А то будешь, как я. Глазами хлопать, – сказала мама.
– Хорошо, мамочка, хорошо, – сказала я.
Я села, достала книжку, принялась читать. Мама подошла сзади и направила лампу мне прямо в лицо.
– Должно быть светло. Чтобы не испортилось зрение, – сказала мама.
Я зажмурилась. Мама пошамкала губами. Потом сказала:
– Аленушка, давай мыться уже пойдем, давай!
Я не могла с этим согласиться и ответила:
– Сейчас, мамочка, сейчас.
Мама вдруг забеспокоилась и сказала:
– Правда, я это. Всю воду выпустила.
Я перестала внутри не соглашаться и ответила:
– Ну, это не страшно.
Мама вышла. Крикнула из-за двери:
– Ты только недолго там сиди!
Я смолчала в ответ. Достала из выдвижного ящика лист, нацарапала на нем:
П У Г О В К А
Погрызла ручку. Потом дописала:
И поставила большой вопросительный знак поверху. Он пересек два слова и затерялся на краю листа. На точку места не хватило.
Я немножко подумала.
Не знаю, что мне с этим всем делать. Взяла еще листов.
Надо вспомнить слово. Уловить его. Выделить из "Ноосферы", которая смотрит на меня с короткой полки. И так вся забита. Придется менять. Не хватает. Надо вспомнить слово.
Я взяла пятый том "Детской энциклопедии". Протолкнула карандашом лист. Его кончик вылез из корешка. Я зацепила его ногтями и достала. Положила справа от себя. Достала из-под скатерти оставшиеся Алешкины листы. Развернула и положила слева от себя. В центре я положила чистый лист. Я закрыла глаза и расслабилась. Рука стала рисовать сама. Рисунок был странным. Он состоял из различных слов. Сначала таких:
Спитьюра Порудахшти Частота забита Даэва Арштат Эрзифья Гаокэрна Асабана
Потом таких:
Ваэсака Атарш Кара Даэна Загипнотизирована Даршиника Зайнигу Ахтья Вара Спинджаурушка Ученье Включалась по Aштаарвант Арэджатаспа Астват-Эрэта Ранха Вандарманиш Хшатра-Варья Наотара Паурва Инициирующий ключ выяснить не удалось Кансава Виспатарва