— Приказ доставил не гонец, — выдавил гость без особой охоты. — У Новгородской Палаты есть средства, которые связь делают более… быстрой. Но это отношения к делу не имеет.
— А что имеет? Я почему-то мыслю, что только сопровождением дело не ограничится. Для этого можно было и своей сторожей обойтись.
Было видно, что ничего рассказывать сверх того, что уже было оговорено, гильдиец не собирался. Он жевал ус, мялся, зыркал недобро из-под насупленных бровей и даже пару раз вроде как собирался подхватиться с лавки, чтобы, видать, выйти вон. Но в итоге, вдосталь наборовшись сам с собой, сдался.
— В Полоцке сгорел весь Двор гильдии, — Путята, наконец, выбросил кости на стол. — Дотла. Ничего не осталось. Пока до Киева это не дошло, но очень скоро князь узнает и наверняка взбеленится. Стоять на страже интересов гильдии — первая из его обязанностей, если ты не знал. А нам пока не надо, чтобы он на эту стражу заступал. По крайней мере, еще несколько дней. Пока мы сами тихонько не проведем свое расследование, поймем, что там приключилось. Потому что если за дело возьмется князь, тогда-то и полетят головы направо и налево без разбору.
— И с чего ты так решил?
— Кто княжит в Полоцке? Аллсвальд. Нордский конунг. Право на стол своим мечом заработал его покойный батюшка, верой и правдой служивший родителю нашего князя. А молодому Светлому, — Тверд невольно хмыкнул, вспомнив седину в волосах и бороде этого «молодого» Светлого князя, — это нурманское княжество, обретающееся вроде как и под его рукой, но имеющее куда больше воли, чем остальные, не особенно по сердцу. Полоцкого конунга он давно хочет сбросить. Палата всегда старалась не допустить внутренней усобицы, и углы меж Светлым и Аллсвальдом старательно многие годы сглаживала. И тут, будто смеху ради, вдруг вышло так, что именно она и может стать меж русскими князьями яблоком раздора. И пока мы еще можем играть на опережение, терять время нельзя. Поэтому спрашиваю тебя в последний раз. Ты — со мной?
Тверду вдруг не к месту вспомнились последние слова, презрительно оброненные князем: «Много для тебя чести — быть мне благодарным». Что ж, княже, видать, богов не обманешь. Раз для меня в этом много чести, значит, настал твой черед быть благодарным.
— Да, — уперевшись взглядом в глаза Путяты, коротко бросил Тверд. — Раз уж наш поход обещает быть праведным да бескровным, почему нет. Нам, мирным людям, больше ничего и не надо.
Именно в этот момент двери их жилища распахнулись, и в них щукой, выброшенной на берег, а в данном случае, скорее всего, при помощи хорошего пинка, влетел давешний Твердов знакомец — сухощавый поваренок с чернявым пушком на подбородке. Тот самый, который говорил Тверду о том, что с ним ищут встречи гильдийцы. Вслед за ним триумфально ковыряя ногтем в зубах, водвинулся Хват.
— Вот этого мальца найти надо было? — торжественно вопросил варяг. — И что бы вы без меня делали?
Что он знал совершенно точно — не должна быть на пристани в это время такая давка. Стольный град стольным градом, но задолго до рассвета, когда над городом повис непроницаемый саван темноты, а единственными источникамим света были факел в руке идущего впереди Хвата, суетливо снующий меж косматыми тучами месяц, да оставшаяся где-то за спиной хазарская башня, добрые люди почивают, досматривая последние обрывки снов. Причал же, на котором они условились встретиться с Путятой, кишмя кишел людьми. Причем именно он один. И стругов около него покачивалось на волнах куда как больше одного, как было договорено, — в этом-то случае обсчитаться вообще довольно сложно.
Что-то явно пошло не так.
Поначалу мелькнула, конечно, мысль раствориться по-тихому в темных переулках. Но решили все-таки следовать уговору. В конце концов мало ли кто мог пристать к киевскому берегу посреди ночи? Или, например, отчалить от него. Может, сам Путята и организовал сию шумиху, чтобы скрыть в столпотворении свое скромное отплытие.
Это был никакой не купеческий караван. За те годы, что они провели в различных армиях по обе стороны Ромейского моря, научились безошибочно определять погрузку мирных судов от войсковых. В неровном свете множества факелов, закрепленных на столбах пристани и носах стругов, хищно переливались шлемы и кольчуги, вспыхивали наконечники копий, нервно долбили копытами по сходням лошади.
— То ли о твою миролюбивость кто-то очень хорошо вытер ноги, — сузив глаза не хуже Тумана, Хват недоверчиво зыркал по сторонам. — То ли что-то в нашем маленьком да тихоньком дельце пошло не так.
Купец не обманул хотя бы в том, что его ладья нашлась именно в том месте, где и должна была быть — на самой кромке длиннющей пристани. И на ней кто-то явно собачился.