Поняв, что хотя на боярском подворье на него внимания сейчас никто не обращает, Тверд принялся осторожно подбираться к тому окну, на которое ему указал варяг. А находилось оно аж на третьем поверхе. Невольный лазутчик хотел только одного — чтобы соседям его светлости не засвербило узнать, что там такого стряслось у Полоза. Потому что если со двора его было не видать, то с улицы подозрительно таящуюся на двускатной крыше фигуру не разглядел бы разве что слепой.
Он подтянулся на руках и осторожно выглянул из своего укрытия. Во дворе метались фигуры людей, тени собак, изредка в сполохах пламени факелов высверкивало оружие. Но вся эта погоня была снаряжена в противоположную сторону. Пожелав Хвату удачи, Тверд бросил тело через небольшой проем меж строениями терема. Руки, лихорадочно ища опору, цапнули наличник. Плотник, смастеривший резное чудо со всем тщанием и знанием дела, никак не мог предположить, что его тонкую работу когда-нибудь будут использовать таким вот образом. И не рассчитал, чтобы любовно вырезанные узоры вдруг приняли бы на себя вес в несколько пудов. Наличник с подлой готовностью затрещал и принялся с натужным хрустом вырываться из рамы. Чтобы не оказаться на земле вместе с ним, Тверду пришлось перенести часть веса на ставень, который не преминул повести себя точно так же.
Судорожно вдохнув и выдохнув, он подтянулся на руках, чувствуя, что еще немного, и его опора вот-вот таковою быть перестанет. И очень сильно надеясь, что в светлице, под которой он сейчас болтается, никого нет. В противном случае любая баба могла безбоязненно сковырнуть его ухватом или даже веником.
Нужное окно было поверхом выше. Усевшись на край подоконника и изо всех сил стараясь не глядеть при этом вниз, Тверд напоследок бросил настороженный взор на подворье. Там по-прежнему царили суматоха, паника и неразбериха. Убедившись, что и сейчас его вряд ли кто видит, он бросил тело вверх.
Пальцы, будь они неладны, снова зацепились за резную и совершенно ненадежную красоту наличника. Впрочем, было бы хуже, цапни они вместо того пустоту…
Привычными уже движениями вытянув тело на подоконник, он осторожно заглянул внутрь.
На столе чадит лучина, у двери, подвешенная к крюку на потолке, горит масляная лампа. И вроде бы никого.
Поднатужившись в последний раз, он забрался в окно, затравленно огляделся и спрыгнул на пол. Стук сапог заглушил вдаривший снаружи раскатистый грохот грома. Словно от испуга колыхнулись спадавшие с самого потолка и, должно быть, прикрывавшие чье-то ложе нарядные ткани балдахина. Огонь лучины боязливо затрепетал.
И все.
Странно. Хват-то говорил, что ключница будет ждать его здесь. А когда все утихомирится, отведет его к…
— Добрыня?
Звук знакомого голоса едва не опрокинул его, отправив обратно в распахнутое окно.
Она стояла всего в паре саженей от него, прикрываясь этим самым балдахином. В зеленых глазах плескался не то испуг, не то удивление. Но уж точно не радость от встречи с желанным сердцу героем.
— Ждана? — наконец-то совладав с голосом, просипел он.
Тверд достаточно пожил на свете, а повидал так даже сверх того, что называется достаточно, чтобы уяснить для себя одну простую истину — судьба любит время от времени подкинуть в щи навозу. И если где-то глубоко внутри он, вернувшись на родную сторону, желал этой встречи, то уж, конечно, совсем не так ее представлял. Причем и встречу, и саму Ждану.
Она изменилась. В первую очередь глаза. Теперь в них не кружила легким пухом лебединая нежность. А читался вопрос, причем не из самых добрых.
— Что ты тут делаешь? — лишь этот дурацкий вопрос и пришел ему на ум.
— Что я тут делаю? — от удивления она едва не всплеснула руками, отчего занавесь балдахина наверняка скользнула бы в сторону. Хотя и без того он успел отметить, что тонкий девичий стан за эти годы по-бабьи отяжелел. — Что я тут делаю? Это вообще-то моя почивальня! Какого лешего ты сюда залез?!
Ему сразу вспомнилось восстание константинопольского плебса, едва не перехлестнувшее через могучие стены дворца базилевса. Усмирить его удалось только этерии, которая вышла навстречу морю восставших плебеев и рабов. Они подозревали, конечно, что смута эта полыхнула не просто так, но когда в тыл выстроившейся в боевой порядок гвардейской фаланге вдруг выскочил большой кавалерийский отряд, в том пропали последние сомнения. Так вот. Тогда, оказавшись в окружении многократно превосходящих сил противника, он остался далек от того, чтобы запаниковать.