— Обязательно. Крамер?
Савинков, весь разговор сидевший как обожравшийся сметаны кот, сощурился и начал свой доклад.
— Пожар в Гнездниковском получился на пять, мы на место вытащенного напихали других бумаг, так что у охранки до сих пор впечатление, что все сгорело дотла.
— Сведения точные?
— Три независимых источника, и еще от четвертого ждем подтверждения, — несколько даже самодовольно ответил Борис.
— Всю картотеку понемногу перетаскали из ухоронок в известное место, сейчас разбираем. Там такое, такое! — не выдержал и затряс руками Савинков.
— Ну и хорошо, потом отдельно поговорим и подумаем, как это пустить в дело. А пока надо на некоторое время снизить активность, возможно, кое-кого перевести на нелегальное, переждать. Сейчас главное — вывести из-под удара как можно больше товарищей, Муравского нужно подключать. Твои бойцы где? — повернулся я к Медведнику.
— В основном, в Люберцах и дальше по Казанской дороге.
— Где??? А семеновцы где?
— Все в городе, — непонимающе ответил Егор.
— Значит, так, — я постарался взять себя в руки, — они сейчас закончат зачистку города и наверняка двинут карательную экспедицию в сторону Коломны, откуда был большой отряд дружинников. Можно просто убрать наших ребят оттуда. А можно… Сколько там у тебя пулеметов?
Глава 24
Лето-осень 1905
Пол в квадратную коричневую и охряную плитку, справа от гардероба — восемь ступенек к двойному порталу входа, за ним мраморная трехпролетная лестница с чугунными перилами…
Учебный год у Мазинга начинался точно так же, как и прошлый — снова нудел регент, снова были выстроены классы в коридоре, только не было обычного веселого гомона, неизбежного спутника встречи с приятелями после летних каникул. Нет, приготовишки и младшие еще шебуршили, но старшие и дополнительные классы, к удивлению учителей, в строю невесело молчали.
Еще свежи в памяти были события трехнедельной давности, когда в городе гремела артиллерия, огрызались огнем баррикады, скакали казаки и никто не работал. И если восстание и забастовка так или иначе задели всех, то митиному классу сверх того достались две смерти.
Про гибель Лятошинского стало известно почти сразу и эту новость успели пережить, да и была она, учитывая взбалмошный Петькин характер и его способность влезать в любые истории, не слишком неожиданной, что ли. А вот то, что шальным осколком на Кудринской убит тихий и застенчивый Ваня Альшванг, самый старательный ученик и самый домашний мальчик класса, стало для ребят потрясением.
На первой же перемене Виталий и Митя просто и буднично рассказали о последнем свидании с Петькой и о том, как закончилась его жизнь. Год назад они бы точно напустили на себя таинственность и важничали, что стали свидетелями того, чего не видели остальные, а сейчас это даже не пришло им в голову.
Но даже эти кровавые подробности не смогли перебить впечатление от смерти Альшванга. Весь день в классе витали томление и тоска, как после проигранной драки, а Митьке даже почудился нехороший привкус во рту, будто снова надышался меленитом.
Но точно так же, как и год назад, из рук в руки передавали печатное слово — листовки и прокламации, легальные и нелегальные журналы и газеты. Заметно меньше стало анархистских призывов к террору и немедленному восстанию, но точно так же, как и год назад, сильнее всего действовала небольшая брошюрка с фотографией лихих усачей с винтовками над заглавием “Семеновцы-мОлодцы в Москве”.
А вот содержание шло вразрез залихватской обложке.
Многое уже было известно из статей Владимирова и Гиляровского, но брошюра брала педантичным перечислением деталей. Как и год назад, кто-то тщательно задокументировал события и опросил свидетелей. Неизвестные авторы составили длинный список убитых и расстрелянных, приложили к нему фотографии тел, заключения врачей о причинах смерти и скрупулезное перечисление ран и травм.
“Алфимов, 22 года, обыватель, 8 колотых ран.
Ларионов, 29 лет, помощник начальника станции, заколот штыками, добит револьверным выстрелом в висок.
Баутин, 29 лет, слесарь, убит выстрелом в спину.
Васильев, 25 лет, возчик, две огнестрельные раны, добит штыками.
Орловский, 32 года, помощник начальника станции, заколот штыками, глазницы пробиты до мозга.
Коротков, 20 лет, столяр, убит при открытии огня по людям на станции.
Коршунов, 36 лет, слесарь, расстрелян.
Дрожжин, 50 лет, путевой сторож, убит тремя выстрелами из револьвера при исполнении служебных обязанностей…”