Ильич тем временем начал давить на редакцию с помощью Крупской и, по своему обыкновению, забрасывать Совет, Исполком и газету полными юридической казуистики письмами, ссылаясь на уставы, организационные договоры, прежние решения и заявления. Ну а чего еще ожидать от юриста по образованию? И ведь несколько месяцев тому назад сам написал московским товарищам весьма нелицеприятное письмо об адвокатах (ага, то самое, про ежовые рукавицы) и вот теперь сам действует тем же образом.
Исай попросту выл, поскольку я, отлично зная его острый язык, упросил не реагировать во избежание большой склоки и ленинских обид. За это Андронов затребовал в Женеву меня, разгребать ситуацию, если уж не даю ему слово сказать.
Встретились мы со Стариком в пивной, выбранной и проверенной Никитой Вельяминовым и его ребятами.
— Милостивые государи! Препровождаю Вам при сем мое заявление, служащее ответом на Ваш отказ в публикации моей статьи. Представителями моими в третейском разбирательстве являются Шварц и Воинов, мне остается только передать вам мой протест, — пока Ленин зачитывал мне бумагу, я смотрел на него в упор.
— Значит, “милостивые государи”. Не “товарищи”, а “милостивые государи”.
— Это общая форма подачи заявлений.
— Куда?
— В любые инстанции.
— В любые буржуазные или царские инстанции. А мы все-таки соратники, поэтому давайте определимся, “товарищи” или “милостивые государи”, от этого будет зависеть подход к вопросу.
— Товарищи, товарищи, — сварливо согласился Ильич.
— Ну и прекрасно, — я вернул заявление, — тогда в чем, собственно, вопрос?
— Я, как член редакции, считаю необходимым опубликовать эту статью.
— Идущую вразрез с редакционной политикой. Вы же отлично знаете, что Союз Труда и Правды решил не форсировать восстание, а сосредоточится на забастовочном движении.
— Обстановка меняется, должны измениться и цели.
— Скажите, вы в армии служили? Военный опыт у вас есть? — я чуть было не спросил, читал ли Старик “Учебник городского партизана”, но Маригелла еще не родился, как и термин “городская герилья”. — Вы призываете к прямому военному столкновению с властью в ситуации, когда у нас нет не то что оружия, но даже достаточного количества мало-мальски понимающих в военном деле людей.
— Их надо искать, налаживать связь, издавать брошюры об уличном бое!
— Все это делается, но пока ничем, в силу нашей малочисленности, кроме Кровавого воскресенья, кончится не может.
— Так надо не ходить к царю с петициями, а создавать отряды, заниматься разведкой, строить баррикады!
— … которые легко и быстро разбивает артиллерия. А у нас пушек нет, — я встал из-за стола, дошел до стойки, где шепнул пару слов кельнеру и вернулся назад.
— Оружие необходимо добыть, купить, захватить в конце концов. В нынешних условиях, когда у нас нет никакой военной организации, ее необходимо создавать в деле!
— Ну так это приведет именно к тому, от чего вы предостерегаете — к беспорядочному и неподготовленному мелкому террору, к раздроблению и уничтожению наших сил.
Тем временем кельнер принес нам большой чайник с кипятком.
— Зачем это? Московское чаепитие хотите устроить? Мне пива вполне хватает.
— Это вам. Вы же рекомендовали “обливать правительственные войска кипятком” и “добывать оружие”? Вон, смотрите, там по улице ходит ажан, ошпарьте его и заберите револьвер.
— Вы с ума сошли! Мы же не в России! — возмутился Ленин. — В конце концов, я писал это полемически, в задоре, вы же знаете, даже если я ругаюсь, то, ей-богу, любя.
— Не все это понимают. Скажем, Рахметов, Никитич, Шварц или даже я — мы вас и вашу манеру высказываться знаем и видим, когда вы любя, а когда не очень. А наши товарищи в комитетах, особенно новички, бывало, сильно обижались. И больших трудов стоило их успокоить и объяснить, что это “полемический задор”, а ведь среди них много таких, кто и грамоту недавно освоил, им и так трудно.
— Но восстание неминуемо, надо к нему готовится.
Проговорили мы часа три. Я давил на то, что всяким делом должен заниматься специалист и что военные вопросы лучше оставить людям с военным опытом. А вот поле современной марксистской теории стоит непаханным — с появления “Манифеста коммунистической партии” прошло без малого шестьдесят лет, за это время и сам Маркс от него открестился, и капитализм радикально изменился, а мы все уповаем на древние наработки и ведем полемику внутри себя по мелким вопросам, а вокруг растет махизм, неокантианство и прочие буржуазные теории. Но убедить его удалось только после того, как я выдал ему расклады по столицам. Ленин рвался в Петербург, где по его мнению должно было произойти восстание, и то, что там после Кровавого воскресенья люди с большим трудом вставали на стачки, не говоря уж о боевке, стало для него неприятным сюрпризом. А я добавил, что в Москве промышленники сами создают боевые дружины на фабриках и сами же накачивают их оружием. И выложил наши цифры — четыре сотни подготовленных боевиков дал Сахалин, пару тысяч стачечные дружины (без всяких нападений с керосином и веревками, к которым звала эта самая статья), еще примерно столько же — пропаганда в японских лагерях военнопленных, куда по каналам Шиффа шла наша литература. И что после манифеста в Москве издается около полусотни бесцензурных газет, в отличие от двух десятков в Питере.