Митяй едва заметно кивнул.
— …и наверняка начнете с городовых, потому как они рядом, а на серьезный теракт возможностей нет. Например, с Никанорыча.
Казалось, что краснеть дальше некуда, но Митяй смог.
— А о том, что у него останутся сироты, вы, конечно, не подумали. И о том, что можете взлететь на воздух с половиной дома, тоже.
— Тут все буржуи, — неожиданно возразил Митька.
— Что, Ираида и Аглая тоже? И прислуга в других квартирах? И дети? — я вздохнул. — Запомни, любая власть это систематическое насилие или угроза применения такового. Так было тысячи лет, и так будет еще долго. Вы же пытаетесь запугать насилием государство, которое и построено на насилии, и живет им. Это как в стеношном бою выйти ребенку против здоровенного громилы в надежде, что он детского кулачка испугается.
— Надо же что-то делать, бороться! — поднял голову Митяй.
— Конечно, надо. Бить врага там, где он слаб, а ты силен. Много знать и уметь. Думать. Помогать людям. Действовать не кучкой, а большой, сильной организацией, потому как ничего власть не боится больше, чем образованных и солидарных людей. Поразмышляй об этом, а я принесу тебе книги Кропоткина, Бакунина и Прудона, если уж ты так заинтересовался анархизмом. Да, верни пистолет и скажи, когда вы в следующий раз собираетесь?
Глава 19
Зима 1905
Ну вот и что с этими малолетними пассионариями делать? Ведь наломают дров, а вроде бы травоядное самодержавие церемонится не будет, как жареным запахнет, введет военно-полевые суды и алга, столыпинский галстук или как он там называться будет. Даже дров вьюноши наломают кривых, поскольку кроме идей никакого умения нет. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест, попробуем для начала уговорами.
На следующий день, когда кружок карбонариев собрался у Мити в комнате, я перехватил его в коридоре и попросил направить Петю ко мне.
— Что еще за разговор? — задиристо спросил Лятошинский, пока я запирал дверь кабинета.
— Во первых, здравствуйте, — я протянул ладонь для пожатия и как только он подал свою, резко отвел сцепленные кисти влево, нырнул под них, оказался у Пети за спиной и взял его руку на залом. Школа, четвертый класс, “Хочешь, приемчик покажу?” — вот когда пригодилось, точно говорят, нет бесполезных знаний и умений.
Левой рукой удерживая Лятошинского на болевом, правой быстро охлопал его карманы, вытащил браунинг и толкнул Петю на диван, освободив руку.
— Сволочь! — прошипел он, держась за вывернутую кисть.
— Во первых, спокойнее. Во вторых, приличные люди в гости ходят без оружия. В третьих, после разговора верну. Я так понимаю, что у вас есть общество, и тайные собранья по четвергам, секретнейший союз?
— Не ваше дело, — зыркнул с дивана реалист.
— Да, это не мое. Мое тут в другом. Вот придут сюда жандармы с обыском, а у меня тут и Маркс на полках, и Лавров, и много чего еще интересного. И получится, что я погорел исключительно по вашей дурости.
— А так приспешникам буржуазии и надо! — зло ответил Петя.
— Да? — я вытащил из стола фотографию Кропоткина с дарственной надписью и показал Пете.
Портрет князя и анархиста подействовал на анархиста и князя (Лятошинский был из обедневшей шляхты, но утверждал, что их род то ли княжеский, то ли графский) волшебным образом.
— Вот вы решили податься в террор. А уверены, что получится?
— Уверен.
— Отлично, — я разрядил пистолет и отдал его Пете. — Засуньте его обратно в карман, вот так. А теперь попытайтесь быстро выхватить его и прицелится в меня. На счет “три”. Раз, два, три!
Пистолет, как и ожидалось, застрял. Красный как задница при запоре Лятошинский дергал его наружу секунды четыре или пять и, наконец, направил на меня.
— А взводить кто будет?
В глазах Пети предательски блеснули слезы, но он сжал зубы.
— Ладно, идем дальше. Предположим, теракт удался. Вас будут искать, а есть ли у вас пути отхода, прикрытие, новые документы, место где отсидеться? Нет? Значит, вас быстро выловят и вся ваша борьба — это размен городового на образованного молодого человека с идеями. А поскольку у нас необразованных безыдейных гораздо больше, то вскоре вы попросту кончитесь.
— Пусть! — гордо заявил Петя. — Наш пример разбудит следующих!
— Похвальное желание положить молодую жизнь на алтарь свободы, — я серьезно кивнул. — Давайте тогда о теории. Что такое революция?
Петя ожидаемым образом промолчал. Красивое слово, все кругом передовые и революционные, только вкладывают в эти понятия совсем разный смысл, а то и вообще не задумываются.
— Вон на полке пятьдесят первый том Брокгауза, подайте пожалуйста. Так, “Революция -
полный и весьма быстрый переворот во всем государственном и общественном строе страны… Революция в собственном смысле слова происходит всегда вследствие движения, охватившего широкие круги народа, и состоит в том, что политическая власть переходит из рук одного общественного класса в руки другого.” Согласны? Отлично. Какому классы вы намерены передать власть?
— Пролетариату!
— А когда вы последний раз с пролетарием серьезно разговаривали, о политике, например?
— Да что вы меня экзаменуете! — встопорщился мальчишка.
— Просто подвожу к мысли, что народ пока — пока! — не хочет революции. Сходите вон на Охотный ряд, прогуляйтесь, послушайте, поговорите. Только волосы надо укоротить малость, там патлатых не любят.
— Охотнорядцы не народ!
— И кто это так решил? Это часть народа, хотим мы того или нет.
— Мы за право свободной личности!
— Еще лучше, тогда как может одна личность, высшая ценность с точки зрения анархизма, пойти и убить другую личность, тоже высшую ценность?
Петр завис, судя по всему, такой вопрос не приходил к нему в голову.
— Нет у нас права решать, кто личность, а кто нет, кто народ, а кто нет, понимаешь? Если бороться — то чтобы жизнь стала лучше у всех и каждого. Свалить самодержавие, — продолжил я, — это даже не полдела, так, четверть с хвостиком. Положим, все молодые образованные сгинули в борьбе, но ваш пример разбудил следующих, наступила республика, кто будет новую Россию строить?
— Народ!
— Что-то я сомневаюсь, при всем уважении к народу, что он сумеет запустить электростанции и химические заводы.
— Ну, специалисты… — Петя окончательно стушевался и покраснел.
— Так специалисты — это вы, — я несильно потыкал его пальцем в грудь. — И лучшее, что вы сейчас можете сделать — учиться, прекрасной России будущего позарез нужны образованные люди. А если вы погибните или не выучитесь, откуда они возьмутся? И живой революционер уж точно лучше мертвого.
— Это что же, прятаться? — шмыгнул носом Петя.
— Не прятаться, а думать. И медленно, тщательно, систематически работать. Вот посмотри — все великие преобразования сделаны тихо. Вольтер и просветители никого не стреляли, на баррикадах не дрались, Бертольд Шварц изобрел порох в монастыре, Джон Локк описал демократию в тиши кабинета, Маркс, Кропоткин — тоже не бойцы, а какое колоссальное влияние!
— А Бакунин?
— Михаил Александрович великий бунтарь. Но гораздо важнее то, что он написал и сделал в Интернационале, а не его подвиги в дни мятежей. И, кстати, он был против индивидуального террора. В конце концов, исход неясен: то ли ты убьешь, то ли тебя, то ли соберется необразованный народ в вольные ассоциации, то ли нет… Нужно медленно и верно увеличивать число образованных и понимающих, а для этого надо заниматься скучными делами. Это требует куда как больше воли и решительности, чем пальнуть из пистолета, только потому, что молодая кровь бурлит. Даже если вы устраните сотню-другую одиозных личностей, останется система, которая продуцирует такие личности.
— А что делать? — наконец-то в вопросе прозвучал хоть какой-то интерес.
— Создавать свою систему. Самоуправление, коллективная собственность, знания. Не бегать по баррикаде со знаменем.
Ох, как он зыркнул… Мда, карма попаданца — убеждать упрямцев.