— А в артелях работаете?
— Там недовольства почти нет, их не поднять.
— Ну, это вы зря. На бунт, конечно, они не пойдут, но вот на выбору в Думу — за милую душу. И мне кажется, что как раз артели могут обеспечить продвижение наших кандидатов. Пошехонов и Богораз, говорите? Вот им и работа, пусть свяжутся с Савелием Губановым и готовят крестьян к выборам.
— Я поставлю вопрос на ЦК.
— Виктор, — я аккуратно взял его за локоть, — не хочу пугать, но у вас в ЦК два или три агента полиции.
— Кто??? — вскинулся Чернов.
— Спокойней, спокойней, — я вынул из кармана бумагу с описанием “Кострова”, добытую в свое время французскими анархистами. — Вот один, про двух других пока не могу сказать точно, но они есть.
— Но откуда вы знаете? Это очень серьезное обвинение!
— Не могу раскрывать источники, слишком опасно, — я твердо посмотрел ему в глаза.
Информацию Савинков добывал разными способами, а с недавних пор еще одним, довольно простым: никто здесь не брал в расчет прислугу. В Москве же и понемногу в других городах, где активно строились дома Жилищного общества, при них создавались, так сказать, кадровые агентства — горничные, полотеры, кухарки, ремонтники и другие специалисты. И на работников, прошедших школу в наших кварталах, был большой спрос в “лучших домах”, поскольку наши доставляли куда меньше проблем, чем обычная прислуга. Вот и работали несколько специально подготовленных горничных в интересных семьях, снабжая нас очень полезными сведениями.
***
В Цюрих мы выехали только через три дня, пришлось писать статью, объясняющую соглашение с Грингмутом. Воспринято оно было очень по разному, анархисты и эсеры-максималисты были возмущены, Брешко-Брешковская прямо грозилась разорвать меня на куски. Но что с этой фурии взять, если она каждую статью завершала призывом “Пожертвуй собой и уничтожь врага!”
Вот я и накорябал текст, в котором постарался объяснить, что такой подход чреват растратой самых лучших, молодых наших сил. Юношу можно отправить в партийную школу, дать набраться опыта в комитетах и типографиях, на реальном и нужном деле и получить умелого и опытного товарища. А вместо этого он идет, убивает какого-нибудь козла в эполетах или мясника с Охотного и гниет потом на каторге, а то и дрыгается на виселице. И остается движение со стариками, призывающими к жертвенности, но почему-то без молодежи.
И что даже распоследний черносотенец тоже часть народа. И когда мы придем к власти, нам придется строить социалистическое государство с тем народом, какой есть, другого нам никто не даст. И будут вокруг жить, работать и даже служить в армии вот эти вот лавочники и приказчики, которых вы несколько лет назад убивали или призывали убивать. Так что мирно, агитацией и пропагандой, а кому не терпится повоевать — Земля большая, войны идут постоянно, мы готовы помочь набраться боевого опыта.
Эйнштейн с Лениным сразу после взаимного представления, что называется, зацепились языками и перестали обращать на меня внимание. Ну и хорошо, два умных человека всегда найдут о чем поговорить, а я отправился к оружейному мастеру и забрал пару давно заказанных цилиндров с внутренними перегородками, результат третьей уже попытки сделать глушитель. Первый был совсем ни к черту, второй получше, эти вроде ничего, но если будет время, сделаем в Москве улучшенные, главное, уже понятно, что да как.
***
Идея поговорить с Борисом в синематографе на Елоховской оказалась идиотской, в основном из-за того, что я старые кинотеатры представлял себе совсем иначе, по фильмам гораздо более позднего времени. Ругая себя недоделанным штирлицем, я с удивлением разглядывал хаотичное движение даже не зрителей, а праздной публики. Вход в фойе был бесплатный, отчего здесь прятались от летней жары, назначали свидания, строили глазки “милые, но падшие создания”, на микроэстраде наяривал оркестрик и, как сказал Савинков, нам еще повезло — обычно перед сеансами исполнялись пошлые куплеты или тупые еврейские анекдоты.
— Как ремонт в Гнездниковском? — для разговора нам пришлось купить билеты и сесть в пустом еще кинозале, имевшем, на удивление всего одну дверь — вход, он же выход.
— Отлично, собрали хорошую артель, уже приступили к работе. Часть того, нам потребуется в деле, можно сейчас заложить за обрешетку в стенах.
— Случайно не обнаружат?
— Прикроем козлами, ведрами с известкой да краской, кто в чистом мундире полезет проверять? А так спокойно, понемногу перетаскаем нужное. Ну и мы планируем растянуть ремонт месяца на три, до нужного дня.
— Во Владимире ваши люди есть? Поручите им узнать, пишет Зубатов книгу или нет.
— Эээ… А он должен писать книгу? — удивился Борис.
— Во всяком случае, я его об этом просил.
— Вы??? Зубатова???
— Ну да, он же мой многолетний шахматный партнер.
— Хорошо, — неуверенно кивнул Савинков, — а если пишет, то что?
— Нужно иметь возможность изъять рукопись.
В легкую деревянную будку слева от нас прошел совсем молодой парень-киномеханик, через оставленную открытой дверцу было видно, как он раскочегаривает проектор — в самом прямом смысле. Подключил два шланга от баллонов с газом, зажег горелку, вдвинул в пламя зажатый в держателе кусочек мела, довел его до белого каления…
Ни хрена себе у них тут источники света! Я-то думал что будет сильная электрическая лампа, а не открытый огонь в деревянной будке, тут что, противопожарных правил не знают? Хотя… судя по тому, что будка киномеханика именно будка, а не отгороженное кирпичной стеной помещение, не знают.
Тем временем зал человек на пятьдесят заполнялся зрителями, а парень вынул бобину, заправил пленку в аппарат, а вместо второй катушки подвесил мешок, куда должны была попадать отсмотренная лента.
Так, если горелка, то один из баллонов с кислородом, а второй с чем, с ацетиленом? Нет, запах не тот, скорее, эфир. Твою же мать! Горелка, эфир, кислород, целлюлозная пленка — это же натуральная зажигательная бомба, и мы сидим в полутора метрах от нее! И одна дверь в зал!
— Срочно уходим, — дернул я Бориса за рукав, как только погасили свет.
— Филеры? — обеспокоился Савинков, но встал и пошел за мной в темноте к тонкой полоске света у входа.
Отдернув штору, я вышел в фойе, пробрался к выходу и дотащил Бориса до противоположного тротуара.
— Крамер, всем нашим — никаких больше встреч в синема, только в электротеатрах!
— Почему? Отличное же мест…
Его прервал вопль “Пожар!”, за которым последовали “Горим!” и на улицу, толкаясь в проходе, посыпалась публика из фойе, музыканты с инструментами, буфетчик с полотенцем… Тут же начали собираться зеваки, толпа густела с каждой секундой.
Из синематографа слышны были крики и визги, кто-то орал “Пусти! Пусти!”, женский голос верещал “Шляпка, моя шляпка!” и вот наружу появились первые растрепанные и помятые зрители.
— Тащи! Тащи давай! — раздался из фойе трубный бас и кто-то буквально начал выкидывать публику на улицу.
— Шляпка! Шляпка!
— На улицу, дура! Сгоришь!
В толпе перед входом, из которого уже тянуло дымом, суетился франтоватый купчик, видимо, хозяин заведения, и тут кто-то из зрителей упал на выходе, следом другой, а в зале что-то оглушительно взорвалось и посыпались стекла.
Савинков оторопело глядел, как стоявшие рядом раскидывают кучу-малу, выдергивая упавших за руки и оттаскивая их в стороны. Из фойе уже плескало огнем, когда последним выскочил обладатель баса — дьяконского вида мужик, тащивший за шкирку киномеханика и вставший только на нашей стороне. Парень сполз вниз по стене, бормоча под нос “Мел… мел…”
— Что мел? Что ты несешь? — встряхнул его дьякон.
— Мел… раскололся… — ему явно тяжело было говорить, он откашливался и утирал слезы, — кусок… раскаленный… на пленку… полыхнуло…