— В такой обуви теперь хоть на Северный полюс! — не скрывая радости, сказал он.
С утра провели комсомольское собрание — первое комсомольское собрание на фронте. Накануне я принял взносы и вот с горечью вывел печальную статистику: многих комсомольцев уже не было в живых.
С докладом выступил лейтенант Чуклин. Он детально проанализировал два минувших боя и дал высокую оценку действиям комсомольцев. Несмотря на то, что все они — впервые на фронте, необстрелянные, никто не дрогнул, каждый вел себя мужественно, достойно.
Командир роты похвалил Степана за его безупречные действия в первом бою, когда тот под сильным минометным огнем два раза добирался по-пластунски до леса и своевременно доставлял патроны. Политрук роты Фомин предложил Донцу написать заявление в партию. По оформление документов пришлось отложить: Степану еще не было восемнадцати лет.
Доброе слово сказал командир роты и в адрес комсомольцев Полищука и Демчука. Полищук доставил «языка» с ценными документами, а Демчук закрыл своим телом заместителя командира роты лейтенанта Алешичева и спас его от пули. Сам Демчук тоже не пострадал: пуля вонзилась и застряла в прикладе винтовки.
Должен сказать, что такой активности я еще не видел ни на одном комсомольском собрании, хотя немало их сам проводил как комсорг. Что особенно характерно, собрание это не готовилось заранее, как бывает. Люди выступали без всякой предварительной работы с ними, потому что были очень заинтересованы в повестке дня: задачи комсомольцев в бою.
Протокола не вели, выступающих во времени не ограничивали. Комсомольцы говорили не столько о примерах смелости и мужества своих товарищей, сколько о недостатках проведенных боев — почему они возникали, что надо сделать, чтобы они не повторились.
Говорили страстно, горячо, заинтересованно, потому что знали: сегодня для них, для всей страны самое главное — бить фашистов. Именно это и определяло активность, деловитость, конкретность каждого выступления. Собрание приняло решение: комсомольцы обязаны быть в бою первыми; каждый должен проявлять смекалку, находчивость, изобретательность с тем, чтобы крепче бить врага; не получив на то приказания, никто не имеет право оставить фашистам хотя бы метр родной земли.
* * *
После завтрака наша рота получила задачу — форсированным маршем преодолеть около десяти километров и сосредоточиться в лесу, на подступах к деревушке, занятой немцами. Впереди шел командир взвода. Низкорослый, энергичный, он двигался быстро — мы еле-еле успевали за ним. Взводный то и дело повторял: подтянись, не отставать!
Степан взял с собой две коробки с заряженными дисками, к тому же у него на плечах висели винтовка, противогаз, а на ремне — две гранаты РГД, маленькая саперная лопатка и подсумок с патронами. У меня был пулемет, лопатка и противогаз.
Я видел, как тяжело Степану идти по глубокому снегу в такой экипировке, и пожурил его за то, что взял две коробки дисков: ведь даже по инструкции положено иметь на ручной пулемет одну коробку с тремя дисками. Он возразил: мы, мол, отправляемся не на учения, где при нехватке патронов можно ожидать и час, и два, и три, а в бой. Там же бывает, и одна минута большую роль играет!
В пути, идя по глубокому снегу, мы быстро согрелись. Шли действительно форсированным маршем, даже без короткого привала. Передохнуть нам позволили только «юнкерсы». Их было шесть. Заметив колонну, начали разворачиваться для бомбежки. Мы находились у самой опушки, и комвзвода приказал рассредоточиться под деревьями в лесу. Бойцы рассыпались между деревьями.
Сосны, ели, березы были обсахарены пушистым инеем и выглядели как в сказке. Кто стоял, опираясь спиной о дерево, кто сел прямо на снег. Степан опустился на металлическую коробку с дисками, и я последовал его примеру. В это время на опушке леса и в самом лесу раздались один за другим несколько сильных взрывов. Завизжали осколки. С лохматых, в снегу, деревьев густо посыпались искорки.
— Пронесло, — облегченно сказал Степан. — Но где же наши истребители? Хоть бы один раз увидеть, как «юнкерс» горит…
Донец хотел еще что-то сказать, но не успел: самолеты, развернувшись, заходили на второй удар. И опять — сильный гул, разрывы бомб, свист осколков.
Вдруг мы услышали глухое «ф-р-р-р» и в то же мгновение звонкое «дзинь». Осколок, пройдя у меж между ногами, попал в коробку с дисками, на которой; сидел, опершись спиной о толстый ствол сосны. Я быстро встал и в испуге посмотрел на Степана, а тот — на меня: буквально в нескольких сантиметрах от того места, где я только что восседал, в коробке зияла дыра.