Вместе с лейтенантом пошли на восток два бойца. Обида давила их души. Надо же — по своей родной земле приходится идти тайком, приходится прятаться и бояться! Встречая день, они не знали, доживут ли до вечера…
Ночью остановились в небольшом хуторке, затерявшемся в лесу. Старичок, приютивший их, помог достать гражданскую одежду и посоветовал:
— Теперь вы похожи на крестьян, и, чтобы наверняка пробиться к своим, лучше идти днем. Но не лесами, не окольными путями, а главными дорогами. Фашисты подумают: раз вы не прячетесь, значит, нечего вас и преследовать! К тому же в гражданской одежде вы не вызовете никакого подозрения.
Так и сделали. Шли на восток обочинами магистральных дорог. Их равнодушно обгоняли фашистские танки, легковые автомобили с высоким фашистским начальством, грузовики, мотоциклы.
В одной деревушке вдруг задержали и, подталкивая автоматами, заставили залезть в кузов автомобиля. «Все, попались», — подумал про себя Чуклин. И он, и бойцы, шедшие вместе с ним, очень волновались: ведь у них, в старых мешках, которыми они обзавелись в том лесном хуторе, находилась их военная форма и по пистолету.
«Куда нас везут? Что делать?» — гадали они. Чувствовали, что оказались в безвыходном положении, и, глядя на две новенькие лопаты, лежавшие в кузове, решили: заставят яму копать, а потом расстреляют.
У Чуклина появилась было мысль — достать из мешка пистолет и прикончить фашистов. Но как это сделать, если в кузове рядом с ними сидели двое верзил с автоматами на шеях? Только попытайся достать оружие — тут же прикончат! И прыгать из автомобиля на ходу — тоже нет смысла: сразу же пристрелят.
Мысли одна за другой роились в голове, а подходящего решения не было…
Машина остановилась, фашисты, сидевшие в кузове, сбросили на землю лопаты. Затем один из них, обращаясь к задержанным и улыбаясь, сказал:
— Ком цу мир! Шнель![1] — и резким жестом волосатой руки, обнаженной по локоть, дал понять, чтобы они освободили кузов.
Спрыгнули на землю, держа в руках свои мешки. Если бы слева или справа росла рожь, можно было бы попытаться бежать… Но с обеих сторон дороги раскинулись плантации картофеля… Разве в нем спрячешься?
К Чуклину подошел немец и, дав ему лопату, сказал:
— Картофель, арбайтен! Ферштейн?[2]
Чуклин кивнул. Положив возле себя свой мешок и взяв лопату, он начал подкапывать кусты цветущего картофеля. Один боец делал то же самое, а второй собирал бульбу и складывал ее в кучу. Немец ходил по полю, выбирал самые большие кусты и, указывая пальцем, лихо распоряжался:
— Дизе… Дизе…[3]
Работал Чуклин и все нервничал — хоть бы в их сидоры не заглянули!
Накопали они два мешка молодого картофеля и погрузили его в кузов. Фашисты разместились в машине на прежних местах. Загудел мотор, и они поехали. Но перед этим, выглянув из кузова и самодовольно улыбаясь, один из гитлеровцев крикнул:
— Ауфвидерзейн! Зи зинд гутен руссиш швайн![4]
Чуклин немного знал немецкий, и эта издевательская фраза в их адрес — словно ножом полоснула по сердцу.
— Что ж, на этот раз нам повезло… Прав, наверное, старичок. Будем и дальше идти днем, в открытую, по оживленным дорогам. Авось пронесет, как в этот раз! — И, взяв свои грязные крестьянские мешки, они пошли дальше, на восток.
В течение трех недель пробивался лейтенант с солдатами к своим. Питались тем, кто что подаст. Шли босиком, ступни ног были в занозах, распухшие, грязные. Жили одной лишь мечтой — добраться до своих. В конце третьей педели пути услышали канонаду. Значит, впереди — бой, напрямую не пройти…
Взяли левее. Двигались ночью. Оказались у какой-то деревушки, постучали в окно крайнего домика, узнали о немцах: те сегодня днем промчались через деревню на танках. Двинулись дальше и наткнулись на вражеские машины, которые стояли в кустах. Немец что-то выкрикнул, а затем ударил из автомата. Видимо, часовой, охранявший танки…
Повернули еще левее и ускорили шаг, надеясь соединиться в эту ночь со своими. И это им удалось: слева от места, где расположилось фашистское танковое подразделение, немцев не было, и Чуклин со своими бойцами еще до рассвета вышел на наш усиленный пулеметный пост, выставленный на опушке леса.
Их задержали, отвели в штаб батальона, затем — в особый отдел полка. Пробившиеся из окружения предъявили свои документы, которые были зашиты в гражданской одежде, надели военную форму… Затем они прошли еще одну проверку — в особом отделе дивизии. И только потом, когда полностью убедились в их личности, они были направлены в воинскую часть.