Рядом со мной, часто семеня коротенькими ногами и держа в руках винтовку, шагал Константин Кузнецов. Увидев закованный в ледяной панцирь Волхов, он сказал:
— Форсирование реки по льду — это прогулка. Я в прошлом году на плоту под огнем противника перебирался через Днепр. То, я вам скажу, ужасное было форсирование… Река несла убитых, плыли раненые, хватаясь за любой предмет, вода в реке была красной от крови… Как вспомню — так волосы шапку подымают! Во сне часто вижу тот кошмар. До последнего дня жизни не забуду его…
Вот уже и Волхов. Ступив на лед, мы сразу же побежали, стреляя из винтовок и ручных пулеметов. Но пробежать по льду нам удалось не больше двадцати-тридцати шагов: видимо, фашисты наблюдали за нашим продвижением к реке. Когда до нее было еще далеко, никто из них сознательно не стрелял. Но как только мы оказались на льду, нас встретил огненный смерч. Строчили пулеметы и автоматы, били винтовки… Лежим на льду — и ни окопаться тебе, ни даже головы спрятать!
А вскоре ударили вражеские минометы и пушки.
— Ужас… Что же это делается? — сдавленно произнес Степан.
Чуть повернув голову, я увидел, как по его лицу потекла струйка крови: в щеку впился небольшой осколок.
— Неужели нельзя было это наступление перенести на ночь? И потом: где же наши пушки и минометы? Хотя бы немного прикрыли! Ведь так нас перебьют, как кроликов! Гораздо лучше подняться всем и броситься вперед, чем служить живой мишенью…
Только Донец сказал это, как раздалась команда Чуклина, словно он услышал слова Степана:
— Ре-бя-та! Впе-ре-ед! За мно-ой!
Строча из автомата, лейтенант побежал вперед, и все — за ним. Мы не обращали внимания на то, что враг стреляет, что нас становится все меньше и меньше. Бросок вперед в данной ситуации — единственно правильное, что надо было сделать.
Многие из нас все же добежали до высокого крутого берега реки. И это спасло: мы были в мертвом пространстве, враг уже не мог достать нас из стрелкового оружия.
Оглянулся я назад и ужаснулся: как же много ребят лежало на льду убитыми и ранеными!
Под высоким берегом мы находились до наступления темноты, а потом получили приказ отойти в лес. Уже в лесу Степан с горечью сказал Кузнецову:
— Вы говорили о том, что форсировать реку — это прогулка. Да, прогулка… На тот свет!
— Повторилось почти то же, что было на Днепре, — с грустью произнес Константин. — Я уже говорил: тогда, в сорок первом, воды Днепра были красными от крови. А теперь таким стал лед Волхова. Но что поделаешь? Война есть война! Здесь легкой жизни не бывает.
Верно, на войне легкой жизни не бывает: и этот бой мы проиграли. В сорок первом, сорок втором — это часто повторялось и в масштабах роты или батальона, и в масштабах целых фронтов и направлений. Много для того было причин: и воевать как следует не умели, и боевой техники не хватало, и дивизий было меньше, чем у противника.
Но те, проигранные, сражения нельзя сбрасывать со счетов. Ведь, терпя поражения, мы уничтожали в трудных боях живую силу и технику противника. Наносили удары справа и слева от нашей роты, слева и справа от нашей бригады, от нашего фронта. И этими самыми — даже проигранными — сражениями мы, уничтожая врагов, приближали день гибели фашистской Германии.
Поэтому никогда нельзя забывать те бои, в которых нас били. Они не сверкают на скрижалях истории, как сверкают Сталинградская битва, битва на Курской дуге, штурм Берлина. Но без тех, проигранных, боев — не было бы нашей славной Победы. Она добыта не только в блистательных операциях, которые теперь изучают во всех военных академиях мира. Она ковалась и в боях, в которых мы терпели горькие поражения, хотя о них говорится мало: хорошее ведь приятнее вспоминать.
Нас тогда не отмечали наградами — за проигранные бои орденов не дают, хотя люди совершали подвиги и были достойны поощрения. Впрочем, терпя поражение, никто о наградах даже не думал. Не до наград было. Жили одной мыслью — остановить врага, обескровить его, бить везде и всюду, днем и ночью. Короче, отстоять родную землю.
* * *
Только мы успели расчистить снег и сделать шалаш, как поступило задание выделить из каждого взвода по две пары бойцов для сбора оружия у убитых и раненых, которое осталось на льду.
Степан хотел было идти со мной, но взводный, заметив его забинтованное лицо, не разрешил. И я пошел в паре с Салтангазы Ишимбаевым, работавшим до войны управляющим отделением в одном из совхозов Алма-Атинской области.