И ещё одним запомнился наш взводный — он любил и глубоко знал нашу русскую литературу. На импровизированном концерте, который состоялся в вагоне, младший лейтенант вдохновенно читал наизусть Пушкина, Есенина, Маяковского. И читал мастерски, артистично.
Особое его увлечение — Пушкин. Взводный выдавал наизусть отрывки из «Дубровского» и «Капитанской дочки», письмо Татьяны Лариной, «Деревню», «Памятник», эпиграммы…
И голос у нашего командира был красивый! В этом все мы не раз имели возможность убедиться и раньше, когда младший лейтенант докладывал начальству роты или батальона. Его протяжное «Смир-но-о!» звучало как песня. Очень здорово, прямо-таки мелодично это у него получалось.
Но по-настоящему мы оценили его голос, когда он спел на том импровизированном концерте «Я помню спел чудное мгновенье». Потом рассказал, что ему предлагали после десятилетки поступить в консерваторию, что он долго колебался и все-таки пошел не в консерваторию, а в педагогический институт.
— Я очень люблю русскую литературу, поэтому избрал профессию учителя. Ну а песни — это так, для души! — сказал Артюхин. — Я считаю, что каждый человек, кроме профессии, должен иметь еще кое-что и для души. Это хорошее подспорье для главного дела жизни: для твоей работы.
После взводного выступил рядовой Соловьянчук, юноша из Житомирской области, в сорок первом окончивший десятилетку. Видимо, такую фамилию этой семье дали потому, что все в ней были голосистыми. Сам Соловьянчук пел с закрытыми глазами. Еще будучи учеником средней школы, я как-то услышал от жившего на нашей улице деда Петра Лозового о том, что соловей во время пения закрывает глаза.
— Это он делает непроизвольно, от большого удовлетворения, — авторитетно заявил дедушка Петр.
Мне тогда захотелось проверить, так ли это. Засек я в своем саду место, где пел соловей, и тихонько к нему подобрался. Он действительно выводил свои рулады с закрытыми глазами! Я так близко к нему подкрался, что мог бы даже в руки взять… Но не взял — не захотел прерывать чудное сольфеджио.
Соловьянчук пропел под стук колес несколько украинских народных песен. А «Ой, там Роман сино косе» исполнил на «бис».
Потом пулеметчик Андреев мастерски играл на кларнете. Родом он из Караганды, ушел на войну вместе с любимым своим кларнетом, на котором исполнял, по его словам, более трехсот вещей.
— У нас в роду, с деда-прадеда, все на кларнете играют, — рассказывал Андреев, поглаживая черный, как вороново крыло, инструмент. — Причем играли вот на этом самом кларнете. Когда я уходил на войну, отец сказал: возьми его, сынок, с собой — будешь бойцов веселить. Пусть он служит тебе талисманом. Вернешься с войны, женишься, будет у тебя сын — передай ему кларнет, как я передал его тебе. Но если вдруг не вернешься — на войне, известное дело, всякое бывает — то и кларнет мне не нужен…
Выступил и Степан Донец. Он умел о самом смешном рассказывать обыкновенным тоном, спокойно без малейшей улыбки. Больше всего Степан смешил юмористическими украинскими частушками.
Потом все плясали. В вагоне — тесно, даже двум плясунам негде развернуться. Поэтому выходили по одному. Дольше всех аплодировали Губареву, учителю из Иркутской области. Ему не было и восемнадцати лет. Только в июне сорок первого года окончил он педагогическое училище, получил назначение в школу, но работать не довелось — пошел на фронт. Губарев выделывал такие коленца, что казалось, вагон вот-вот разрушится!
Короче говоря, концерт удался: он украсил неустроенность нашего дорожного быта, внес новую струйку в однообразную жизнь на колесах.
Выгрузились мы на станции Малая Вишера. Вокзал был разбит, виднелись сожженные пристанционные постройки и жилые дома, вывороченные с корнем разрывами снарядов и бомб деревья. А те, что стояли, были без веток — их обрубили осколки.
От Малой Вишеры более двух суток мы шли к переднему краю по пресеченной местности, по глубокому снегу. Я был пулеметчиком, и в пути мой ДП показался таким тяжелым, будто весил, по крайней мере сто килограммов. Его ремень я надевал то на правое, то на левое плечо, но тело быстро деревенело, идти было очень тяжело.
До этого я не раз слышал о том, что во время длительных маршей, особенно если боец не отдыхал, он может спать на ходу. И все же не верилось в это: как же, мол, человек может идти, если он спит? Но вот мы идем уже двое суток, без сна, без отдыха, по глубокому снегу, с большим грузом: у каждого — винтовка, запас патронов в вещмешке, сухой паек, на ремне — подсумок с патронами, саперная лопата, фляга, на плечах — противогаз.