И командир взвода опять пополз с Гаврилком за насыпь, чтобы нанести обнаруженную цель на карту.
Снова лежим, прислушиваемся. Слева от меня — Гаврилко, справа — Андрюхин. Я слышу их дыхание, улавливаю напряжение. Вот уже и ракеты не взлетают: наверное, фашист озяб и полез в землянку греться. Тишина от непривычки режет уши. Вдруг Гаврилко, повернув ко мне голову, шепотом спрашивает:
— Слышишь?
— Нет, ничего не слышу, — так же, одними губами, отвечаю ему.
— Внимательнее прислушайся. Слышишь?
— Ни звука не слышу!
— Ну и слух же у тебя… Слышишь, как у меня в животе бурчит?
В другой обстановке я, конечно же, рассмеялся бы. А здесь хотя и с трудом, но удержался. Мы лежим, наверное, часа полтора или два. Немцы безмолвствуют. Но вот справа, метрах в семистах от нас, вспыхнула ракета. Она еще и верхней точки своего полета не достигла, как в том же месте застрочил пулемет.
— Вот тебе и тишина… — прошептал младший лейтенант. — До утра пролежим — целую дюжину огневых точек обнаружим!
И снова он пополз, а за ним — и Гаврилко, чтобы сделать еще пометку на карте.
Часа четыре мы пробыли на насыпи. Раз шесть или семь Андрюхин наносил цели на своей карте. Мы уже собрались было идти назад, как вдруг Шевченко, обращаясь к взводному, спросил:
— Слышите, товарищ младший лейтенант?
Я подумал, что Шевченко и на этот раз скажет что-то смешное. Но тут услышал впереди нас шорох: кто-то шел.
— Разрешите выпустить очередь? — шепотом спросил Гаврилко, обращаясь к младшему лейтенанту.
— Ты что? А вдруг это наша разведка возвращается? Пусть поближе подойдут: узнаем, кто они. Подготовьте на всякий случай гранаты.
Вот уже видны силуэты. Людей — четверо. Идут молча. Не доходя несколько метров до железнодорожной насыпи, остановились, о чем-то заговорили.
— Это немцы! Бросайте гранаты!
Они были почти у основания насыпи, а мы — наверху. Расстояние между нами не превышало полутора десятка шагов. Встав на колени, я бросил гранату. В то же время полетела и граната Гаврилка. Мы быстро упали на снег и услышали два почти одновременных взрыва.
Наши гранаты были для фашистов неожиданностью — они не успели сделать ни одного выстрела в ответ.
— Все, капут гитлерякам, — сказал вполголоса Гаврилко. — Я спущусь к ним: заберу оружие, документы…
— Не спеши! — возразил комвзвода. — А вдруг среди них есть кто живой, и он пырнет тебя ножом или всадит пулю? Подождем немного.
Очень своевременно возразил Гаврилку Андрюхин: прямо перед нами, метрах в трехстах, ударил пулемет. Немец стрелял наугад, и трассирующие пули, как огненный пунктир, летели и летели, вонзаясь в полотно железной дороги. Поспеши мы спуститься к уложенным гранатами фашистам, пули наверняка поразили бы нас.
— Притаился, фашист поганый, — в сердцах прошептал командир взвода. — Не кинь мы гранат — не обнаружили бы его. А так — еще одну пулеметную точку засекли!
Прошло, наверное, с четверть часа, и мы услышали стон. Судя по голосу, стонал один и тот же человек. Пулемет, находящийся напротив нас, прекратил стрелять. Но открыл огонь пулемет слева. Правда, он был далеко, и огненные трассы уходили в сторону от нас.
— Теперь можно и вниз. Только вдвоем! — распорядился Андрюхин.
Мы с Гаврилком, присев на корточки и притормаживая руками, словно суворовские солдаты в Альпах, быстро спустились к подножию насыпи, где лежали убитые немцы. Я ощупал их лица: трое фашистов были уже холодными, а четвертый все продолжал стонать.
Мне противно было прикасаться к небритым физиономиям врагов. Я чуть было громко не выругался от отвращения. Но нельзя было себя обнаруживать: гитлеровцы — рядом. Во рту стало горько, но я все же продолжал свою работу.
Среди убитых было два солдата и один офицер. Мы с Шевченко обшарили в поисках документов карманы фашистов, но ничего, кроме зажигалок, в них не было. Ничего! Даже «зольдатбуха» — солдатской книжки. Стало все ясно: шли в разведку.
Я снял с убитого офицера полевую сумку, забрали мы автоматы, карманные фонарики, и Андрюхин вполголоса приказал нам:
— Раненого тащите наверх — понесем в роту в качестве «языка».
Потянули мы фашиста, а он застонал еще сильнее. Тогда Гаврилко резким движением руки закрыл ему рот.
Несли мы раненого тем же молодым леском. Тяжело шли: протоптанной тропинки не было — целинный снег… И еще больше, то и дело цепляя, мешали низкорослые деревья, словно пытались задержать нас.